— Не знаю… — пожала худенькими плечами Саша. – Я все ем. Что глазами вижу, то и ем…
— Вот и умница! Не привередница, значит. А с Костиком–то давно невестишься?
— Да… Нет… Ну, в общем, не так уж давно… А что?
— Показалось мне, будто побаиваешься ты его. Или нет?
— Нет. Что вы. Он хороший. Он добрый. И это, как его… Заботливый, вот!
— Ой, не знаю, деточка… Я думаю, трудно тебе за таким мужиком жить будет… — неожиданно вздохнув, присела напротив нее Мария.
— Почему?!
— Да уж больно он на моего Бориску в молодости похож. Тот такой же ласковый был, как теленок. Тридцать лет мужику стукнуло, когда познакомились, а все словно только–только от мамкиной титьки отпал. И воспитанный вроде, и лицом красавец, а дите дитем: оторвется от юбки и прыгает козликом на свободе до первой жизненной неурядицы, которую решать к мамке бежит, а сам – ни–ни…
— Нет, что вы, Костя не такой… Он хороший…
— Так а я говорю разве, что Бориска у меня плохой был? Совсем даже не плохой! Тут дело в другом, деточка.
— А в чем? – озадаченно моргая густыми ресницами, уставилась на Марию Саша.
— А в тебе… У тебя–то самой хватит терпения с маминым сыночком жить? Настена ведь с Костиком тоже как с писаной торбой всю жизнь носится — мне Надя рассказывала… И в детстве его сверх меры баловала, и даже дралась с кем–то, говорят! Мне легче было – я своего Бориску как за ребеночка приняла, так и держала, этим и жила… Как передала его мне с рук на руки покойная его матушка Софья Андреевна, царство ей небесное, так и отслужила ему верой и правдой полные тридцать пять лет… И мамка, и жена, и домработница – все во мне ему сошлось! И прожили счастливо…
— Ну так и хорошо же?
— Хорошо–то хорошо, да не всякая сможет так–то жить! Вот у Софьи Андреевны тогда ума хватило сообразить, что именно в мои руки Бориску передать надо – правильно она меня разглядела, умная была женщина… А тебя Костик с матерью своей знакомил?
— Нет…
— Тогда сама соображай, что к чему! Ты, видно, девочка хорошая, только молодая еще да глупенькая. Жалко ведь будет – пропадешь ни за грош… Такому мужику надо всю себя посвятить до остаточка, тогда и жизнь какая–никакая семейная получится. А иначе – и не начинать лучше! Понимаешь?
— Понимаю. Какая вы мудрая, тетя Маша…
— Да какая там мудрая, что ты… В твоем–то возрасте я дурней дурного была! Только одну черную работу и знала – трое ртов на мне значилось. Забот – выше крыши: всех обуть–накормить, мачеху полечить, девчонкам–сестрам образование дать… Только успевай–поворачивайся! Это уж когда мне сорок стукнуло, я с Бориской–то жить начала… Да и тогда еще дура–дурой была, ничего не понимала. Махала и махала себе тряпкой — санитаркой работала сразу на трех работах, много ума не надо… Это потом уж Софья Андреевна, когда пять лет перед кончиной своей парализованной лежала, стала со мной всякие умные разговоры разговаривать да книжки себе вслух читать заставляла… Так и умерла у меня на руках. Бориска тогда убивался – сил нет! Ровно как дитя малое, в лесу брошенное… Уткнется мне в грудь и плачет, плачет… Да жалостно так, главное! Я его понимала. И успокаивала, и по головке гладила…