Клиентов он направлял к ним сам. В основном это были солидные чистенькие дядечки с развратно–вонючими глазами или вообще старички достопочтимые, исходящие слюной от страстных Танькиных танцев. Вот встретишь такого старичка на улице – и не подумаешь даже… Сколько они с Танькой «стоили» – они не знали. Любители рассчитывались напрямую с Серегой, он же держал их здесь «просто по доброте душевной», как он сам говорил, и доставались им только никчемные подарочки в виде коробок конфет, заколочек, колготок и прочей дребедени. Серега всегда звонил заранее и предупреждал о приезде очередного дядечки–клиента, даже имя его говорил , уважительно называя Иваном Петровичем или Львом Абрамовичем, например… А Саша уже знала, во что для этого конкретного любителя нимфеток надо обрядиться – или в пышную кисейную юбочку, или в детское платьице в клеточку с Микки–Маусом на кармашке, или в детские панталончики с кружавчиками… Хорошо, хоть памперсы напяливать не заставляли, и то, как говорится, хлеб.
— Таньк, а ты еще больше растолстела, пока меня не было! — улыбнулась ей приветливо Саша, целуя в пухлую щеку.
— И не говори! Прет и прет меня куда–то, скоро в дверь не пролезу. А ты насовсем пришла или так, в гости?
— Сама не знаю, Таньк… — махнула рукой Саша, снимая на ходу ботинки и быстро проходя в маленькую гостиную. Поджав под себя ноги и продолжая трястись, она уселась в самый угол дивана, снова превратилась в маленький и жалкий черный комочек.
— Ну, чего ты, Сашк? – идя следом за ней, жалобно тянула Танька. – Побили тебя, что ли? Ты у кого хоть живешь–то?
— Не спрашивай меня ни о чем, Танька. Плохо мне. Влипла я, понимаешь? Здорово влипла…
Она содрогнулась, звонко простучала — проклацала зубами и затихла, устало откинув голову на спинку дивана.
— Может, ты выпить хочешь, а? Согреешься…
— Таньк, ты же знаешь, я вообще не пью…
— А сейчас надо! Ты посмотри на себя – желто–зеленая вся, как банан. Что у тебя случилось–то?
— Что случилось? – эхом повторила за ней Саша, прикрывая глаза.
А правда, что у нее случилось? Что же это произошло с ней, в самом деле, такое страшное, как же оказалась она на этом убогом желтом диване, в этой проклятой развратной квартире, как попала в руки этому парню с льдистыми голубыми глазами… Что с ней произошло такое, что так сильно хочется умереть сию минуту? Как тогда, два года назад, когда приехала в этот большой город из своего богом забытого рабочего поселка, и вся ее старательно распланированная мамой жизнь рухнула в одночасье, и мечты о вожделенном университетском филфаке рухнули, куда она ехала поступать со своим четверочно–пятерочным аттестатом и выданными на скромное абитуриентское житье деньжонками. Так и не дошла до приемной комиссии – украли в поезде сумку со всеми немудреными девчачьими пожитками, и с документами, сложенными аккуратно в полиэтиленовый мешочек на самом дне. И паспорт там был, и аттестат, и деньги. И что делать, куда идти… Обратно домой — нельзя. Мама, когда провожала, уже сама для себя и «поступила» ее в университет, и даже будущим ее распорядилась на полгода вперед. Ты, говорит, Александра, после вступительных экзаменов домой–то уж не езди, чего туда–сюда мотаться — только деньги зазря тратить. Потом, в зимние каникулы, и приедешь. А лучше – в летние… Ну как она могла взять и вернуться — конечно же, не могла. Потому что знала — это позор для матери. Она ведь всю себя им посвятила и достойна похвалы, а не позора. Не могла она ее подвести. Хотя, наверное, и в самом деле глупо все это, а вот не смогла, и все тут. Сутки целые просидела на вокзале в остобенело–полуобморочном состоянии, пока Серега ее не приметил. Подсел рядом общительный мужичок в джинсовой бейсболочке, спросил ласково: