Реакция класса была неоднозначной. Но ведь так бывало всегда. Даже Сара Бернар не могла вызвать у кучки новичков-актеров единодушного восторга и восхищения. Мерри даже стало приятно от возникших разногласий.
— Ну и стерва!
— Ну и кошечка!
— Слишком медленно меняется настроение. Смена настроения должна происходить мгновенно, но…
— Тумаю, — сказал Колодин, — Она фыпрала прафильную интонацию, но неферную социальную прослойку. Разфе может педная пуржуазка так кусать сфой палец?
Студенты набросились на это замечание, как хищники из зоопарка накидываются на брошенный им кусок окровавленного мяса:
— Эмоциональные состояния не имеют классового характера!
— Нет, в этом как раз и заключаются классовые различия!
— Американцы не прикусывают себе палец!
— Да, но ведь Мольнар — венгр!
На помощь Мерри пришел Тони Бассото, выдвинувший неожиданную идею:
— Так откуда же мы знаем о ее происхождении? Сейчас она принадлежит к среднему классу. Мелкая буржуазия. Но до брака с доктором кто она была такая? Такой жест, который совершенно не соответствует ее нынешнему положению и не вяжется с подобающим ей поведением, содержит глубокий смысл, потому что это своего рода саморазоблачение. Этот жест так много о ней сразу сообщает!
— Ошень карашо, ошекь карашо! Скажи мне, Мерри, — попросил Колодин, — как ты пришла к етинстфенно прафильному решению» Как тебе пришло ф колофу кусить сепя за нокоть?
— Я не… Я вовсе не придумала этого. Просто моя рука оказалась у моего лица, у моих губ — вот и все. Мне казалось, что это очень естественно. И еще я разозлилась на него. Так что мне показалось совершенно естественным так сделать.
— Карашо! Карашо!
Это была высшая похвала, слетевшая с его губ за многие недели. И Мерри уже не могла сосредоточенно следить за выступавшими после нее двумя студийцами со сценой из пьесы Беккета.
После занятий, уже на лестнице, ее нагнал Тони Бассото и спросил, не хочет ли она выпить с ним пива.
Она вспомнила его догадку о происхождении Клары — он был прав! — и, возможно, отчасти поэтому, согласилась:
— Конечно, спасибо, — и улыбнулась.
Или же она согласилась из-за его вечно взъерошенных черных волос и темно-синих глаз — его мать, как он сказал позже, была ирландкой — и гибкой фигуры. Разумеется, она его сразу приметила. Он всегда был сосредоточен, всегда был таким серьезным! И неизменно появлялся в классе в черном свитере-«водолазке» и в поношенных полотняных штанах. И в черных парусиновых ботинках. Она и это заметила и все гадала, что это — эпатаж или и впрямь бедность. Что само по себе было интригующим. Все те две недели, что он ходил в студию, Мерри размышляла о его бедности и в конце концов поняла: в глубине души она надеется, что он — беден. До сих пор у нее не было знакомых, которые испытывали бы трудности с деньгами. И сама мысль, что этот молодой человек приходит на занятия из неодолимой внутренней потребности, о которой говорил ей Джеггерс, лишь вследствие неукротимых амбиций и жестокой необходимости, волновала ее больше всего.