— Ничего?
— Ничего.
— Ладно, — сказал Амос. — Вылезай.
— Нет.
Амос поднял винтовку и прицелился в Джейсона и уже, казалось, приготовился выстрелить, но не выстрелил.
— Давай-давай, — сказал он. — Нечего пугать лошадь.
Джейсон вылез из кабриолета.
— А теперь повернись.
— Это еще зачем?
— Потому что я тебе сказал.
— Э, подождите, послушайте, я женюсь на ней.
— Возможно, да только она не про тебя.
— Нет. Я останусь. Я женюсь на ней и останусь здесь.
— Да она не захочет.
— Захочет-захочет! Ведь правда, дорогая?
Она слышала вопрос и начала обдумывать его, пытаясь что-то решить, пытаясь трезво рассудить обо всем, стоя под палящим солнцем и глядя то на посверкивающий ствол винтовки, то на растрепанные облака далеко над горизонтом. Она все еще обдумывала его вопрос, когда он тронул се руку и сказал:
— Маргарет, давай поженимся.
— Я не Маргарет, — ответила она. — Я Марта.
— Повернись, — сказал Амос.
Он повернулся. Амос поднял с земли камень размером с человеческую голову и подошел к Джейсону сзади. Потом неожиданно что есть силы размахнулся и ударил этим камнем Джейсона по голове. Тот упал и, может быть, просто потерял сознание, а, может быть, и умер. Амос поднял его на руки, загрузил в кабриолет, Марта забралась в отцовский фургон, и Амос поехал обратно в Спун-Гэп, вернее не в город, а к ущелью, и, выбрав склон покруче, остановился, вытащил бездыханного Джейсона и сбросил его вниз с обрыва. Потом, ни слова не говоря, сел обратно в кабриолет, и они отправились домой.
Через несколько недель она сообщила отцу, что, кажется, беременна.
— Ничего удивительного, — ответил он сухо.
Она родила следующей весной. Роды принимал отец, точно так же, как принимал ягнят у своих овечек — бережно и сноровисто.
— Как ты его назовешь? — спросил он. И она решила — Сэмюэль, в честь мистера Тилдена.
— Сэмюэль… а дальше?
— Хаусмен, я думаю.
— Я тоже так думаю, — сказал он и вышел, охваченный то ли горем, то ли радостью, то ли просто усталостью, она так и не поняла.
Или не хотела понять. Какой смысл пытаться залезть в душу к другому человеку? Жизнь на уединенном ранчо, затерянном в предгорьях и простиравшемся на тысячи акров бесплодной равнины, подчинялась единственной заповеди, которую было несложно усвоить: любой ценой выжить. Она готовила еду, убирала в доме, а он ухаживал за овцами, возился в саду — это было, как говорится, существование с плотно сжатыми губами. На протяжении многих дней единственным звуком человеческого голоса на ранчо был лепет маленького Сэма, который ворковал о чем-то сам с собой в своей колыбельке, впрочем, и он был тихим ребенком. Заговорил он довольно поздно и говорил редко. Он и теперь, думала она, все молчит, стоя за прилавком магазина, крепко сжав челюсти и терпеливо дожидаясь.