Конечно, он все рассказывал без утайки, но она ему не верила — так новичок-картежник не верит опытному партнеру, когда тот божится, что готов поставить на банк все свое состояние. «Все эти разговоры о любви к животным, — говорил он, — просто чушь.
Это для газет. Для публики. Из-за любви к животным можно лишиться последней рубашки. А я бью животных. Бью для их же пользы». Он вспоминал, как учил кошку ползти по веревке и перепрыгивать через шесть мышей, появлявшихся у противоположного конца веревки, и не трогать их. Он рассказывал об этом Элейн, но при разговоре присутствовала Мерри и все слышала. «Кошка научилась ходить по веревке. Это довольно просто. Я посадил кошку на палку и положил на другую палку корм. И чтобы добраться до корма, ей надо было осторожно двигаться по веревке к другой палке. Первая кошка испугалась. И умерла с голоду. А вторая научилась-таки ползти по веревке. Тогда я добавил мышей. Кошки всегда едят мышей. Я израсходовал, наверное, сотню мышей. Как же я лупил эту кошку! Господи, у меня рука устала бить эту дуру. А она все продолжала душить мышей. Ведь это в природе кошки. Но вот я наконец понял, что надо делать. Я затолкал кошке в глотку марлю. И она теперь не могла ничего проглотить. Она с трудом могла дышать. Но все же дышала. И тогда она просто стала перепрыгивать через мышей. Сначала через одну, потом через двух, через трех. Отличный получился номер. Но у него не было конца. Тогда знаешь, что я сделал?»
— Что? — спросила Элейн.
— Я научил мышек заходить в маленькие коробочки. Они выпрыгивали с парашютиками из этих коробочек на землю, а оркестр исполнял патриотические песни. Но только мышки, которые выпрыгивали с парашютиками, были другими мышками — не теми, кто заходил в коробочки. У меня были дубликаты коробочек. Но какая разница, ведь все мыши похожи!
— А как же ты научил мышей прыгать с парашютом? — спросила Элейн.
— Научил? У коробочек открывалось дно, и они просто вываливались. И парашюты раскрывались. Иногда они не раскрывались, ну и что — это ведь только мыши какие-то! Но чаще они все-таки раскрывались. Вот теперь номер получился на славу. Я зарабатывал на жизнь этим номером года три или четыре. Мы изъездили всю Европу.
Новотный, смуглолицый низкорослый мужчина, уверял, что он лучший дрессировщик в мире. Возможно, так оно и было, и в Голливуде он нашел неплохой рынок сбыта для своего необычного таланта — и впрямь, лучший рынок. Он не сбежал из Европы, а просто гастролировал в Соединенных Штатах с бродячим цирком, когда разразилась война. Он поехал в Голливуд и стал там выступать с небольшими номерами, но прожив в Америке восемь лет, сделал себе очень хороший бизнес. Теперь у него был собственный дом, красивый дом в долине, с большим амбаром на заднем дворе, с загонами и клетками для животных. Еще он владел Элейн и двумя детьми. Одного ребенка он зачал сам. Другой ребенок достался ему вместе с Элейн, причем девочка уже была к тому моменту, как ее мать вышла за него замуж, отнята от груди, приучена самостоятельно справлять нужду и умела говорить. А приобрести выдрессированное животное — это ж какая экономия времени и сил! Так что он был вполне удовлетворен.