Так что она выучила правила этой игры, правила жизни, правила игры в жизнь. И ей уже было трудно провести границу между игрой и жизнью. Начала она с того, что без зазрения совести пользовалась своим братом. И поразительно, как это мать и отчим не постигли ее тонкой стратегии. Ну, в самом деле, что интересного в младенце? Он только и знает, что спит, или ест, или делает в пеленки, или лопочет что-то по-своему. Иногда срыгивает. Не очень-то большое разнообразие. Но Мерри быстро поняла, что, напевая малютке-братцу, она может завоевать любовь отчима и даже растрогать родную мать. И она сидела и, пока мама кормила Лайона, отсчитывала долгие тягостные минуты, чтобы получить сомнительное удовольствие подержать его потом немного на руках и легонько похлопать по спинке, чтобы он срыгнул. Ей было наплевать на его здоровье, вообще на него самого, но ей было вовсе не наплевать на одобрительные улыбки и конфеты, которыми ее вознаграждали за эту нехитрую заботу о брате.
А потом, по мере взросления Лайона, она обнаружила, что и в самом деле он ей нравится, что она его даже любит, потому что ей всегда было с кем поболтать — он был для нее самым близким приятелем. А позднее и он стал болтать с ней, они играли вместе, причем даже когда за ними не наблюдал кто-то, кто мог бы сказать: мол, вот как они хорошо ладят, что всегда вызывало улыбку Элейн. Или конфетку, протянутую Гарри Новотным, мужем Элейн, отчимом Мерри.
Эти конфетки были куда слаще, чем полагали их изготовители. Они были зримым свидетельством ее побед, призом за блестяще сыгранную партию. Она много раз видела, как в питомнике отчим просовывает в клетки животным кусочки сахара, или печеньице, или кусочки мяса — точно так же, как ей, и даже если он не замечал сходства, она-то уж замечала! Мерри все прекрасно понимала. Возможно, если бы ее юный ум был более совершенным и изощренным, она могла бы додуматься и до такого малоприятного вопроса: а кто, собственно, дрессировщик и кого в этом доме дрессируют?
Отчасти она даже завидовала животным. По крайней мере, их место в жизни было вполне определенным. Их участь была далеко не из приятных, а уж если говорить по правде, то просто ужасной, и она изо всех сил старалась избежать подобной участи, не давая повода видеть сходство между собой и этими животными, подавляя всякое сочувствие к ним.
Кошки, мышки, кролики, собаки, львы (в доме было два льва), обезьянки — да это же, кажется, просто рай для ребенка. Но для Мерри обитатели домашних клеток и загонов были только неотъемлемой частью бизнеса ее отчима и потому интересовали ее не более, чем окорока в холодильнике мясника интересуют мясницких детей. Правда, мясо у Гарри Новотного было живым — в чем и заключалось единственное, хотя и очень незначительное, различие.