— Ну вот, — сказала Колетта, — готово. Так хорошо, мадемуазель?
— Да, — ответила Мелисса, изучая свое отражение в большом зеркале примерочной. Платье было от Гивенши — из ослепительно-белого атласа, оно облегало ее тело с классической строгостью. Платье застегивалось на левом плече брошью с брильянтами и изумрудами и, подобно тоге, оставляло правое плечо обнаженным. Под стать изумрудной броши были изумрудные серьги, небольшие и скромные. Их подарил отец, когда ей исполнился двадцать один год.
— Вы выглядите великолепно, — сказала Колетта.
— Да, — согласилась Мелисса.
Колетта открыла перед ней дверь, и Мелисса вошла в гостиную, где ее уже ждал Мередит Хаусмен. Он тотчас встал, стремительно и изящно.
— Мистер Хаусмен, здравствуйте. Я Мелисса Филидес.
— Здравствуйте, — сказал он, вежливо поклонившись — это был, впрочем, скорее намек на поклон. Мелисса терпеть не могла, когда эти американцы здороваются с женщиной рукопожатием.
— Простите, что заставила вас ждать. Морис предложил вам выпить? — спросила она. Она взглянула на стол, возле которого стоял его стул.
— Да — «виши», — ответил он. — Я, знаете ли… я не пью ничего, кроме шампанского, увы.
— Почему же «увы». Мой отец тоже ничего не пил, кроме шампанского. Но у нас еще есть время, чтобы что-нибудь выпить, не так ли?
— Да, — сказал он.
— Хорошо, — сказала она. — Морис, шампанского.
Ей не пришлось повышать голос. Гостиная ее апартаментов в «Хэмпшир хаусе» выходила прямо в небольшую кухоньку. Эти апартаменты принадлежали ей, но занимала она их только в ноябре, позволяя гостинице сдавать их в остальное время года. Так она не только экономила деньги, но и знала, что в ноябре, когда она приезжала сюда, номер всегда в ее распоряжении.
Появился Морис с бутылкой «тейтингера» 1947 года и двумя заиндевевшими бокалами в форме тюльпана, наполненными на три четверти.
Мелисса подняла свой бокал и сказала:
— За успех картины, наверное?
— За приятный вечер, — ответил Мередит. Он, выходит, не такой уж несносный! И она решила, что вечер обещает быть не слишком скучным. Конечно, она предполагала, что он привлекательный мужчина. Эти актеры такие. Красота — их бизнес. Но он превзошел все ее ожидания, оказавшись и не дешевкой, и не занудой. Он вовсе не выглядел сделанным из целлулоида, как многие, ему подобные, выглядят на экране.
Когда пришла пора ехать, он встал, вновь очень изящно и непринужденно, взял у Мориса ее пелерину, помог ей одеться, а потом подал руку.
— Ну, едем в кинотеатр, — сказал он. — Знаете, один сценарист рассказывал мне, что Эдмунд Берк как-то остроумно отозвался о Французской революции. Или, может быть, это был чей-то комментарий по поводу замечания Берка о революции. Не помню. Но тем не менее мысль замечательная: это все равно, что смотреть на Францию и оплакивать оперенье, когда птица умирает. Я надеюсь, что время от времени вы будете разглядывать прекрасное оперенье, и вам это не будет невыносимо скучно.