Суси-нуар. Занимательное муракамиедение (Коваленин) - страница 168
– А что, поезда на Невельск не ходят? – осторожно интересуется Мураками.
– Еще года два назад ходили, – отвечает Ирина. – По японской ветке, вдоль берега. А потом поняли, что топливо не окупается, ветку и закрыли. Вот теперь и ездим кто на чем может…
– А вот в японские времена, – беззлобно вспоминает Им-сан, – эта самая ветка тянулась вдоль всего побережья. И через каждые десять километров встречались деревни, рыбацкие поселки. Люди жили – японцы, корейцы, русские, все вперемешку. Огороды возделывали, рыбу ловили. Ездили туда-сюда, торговали друг с дружкой, и все окупалось… Ох, давно это было…
Сивуч по-японски – «тодо». Или, если расшифровать иероглифы, «морская лошадь». Главной целью сегодняшнего дня и была поездка к этим самым «лошадям». Не случайно мне вчера снилась Камбурова…
Невельск. Машина наконец останавливается, и мы выносим наши гудящие от двухчасовой вибрации чресла на волю. «Воля» состоит из бетонного причала на окраине Невельского порта и больше всего напоминает кладбище погибших кораблей из романа фантаста Беляева. Затиснутый меж двух ржавых барж крошечный маневренный катерок уже ждет нас, покачиваясь на волнах. Хозяин катера, инспектор по охране морских биоресурсов Николай Петрович с помощником, помогают нам забраться на борт. Отдаем концы, и катер направляется к знаменитому волнорезу – символу сахалинского туризма.
– Во всем мире, – перекрикивает Николай Петрович рев двигателя, – есть только два места, где можно так близко увидеть сивучей! Одно место – в Сан-Франциско, второе – у нас… Вы молодцы, вовремя приехали! Сейчас их тут около сотни, половина стада уже ушла. Звери приплывают сюда в феврале-марте, а к началу июля уплывают на зимнее лежбище – остров Манерон. Это между Сахалином и материком. Там они рожают детенышей… Так что, считай, еще неделя – и вы бы не успели! Хотя в последние пару лет объявились с десяток лентяев – предпочитают переждать зимние шторма на волнорезе и не возвращаться на Манерон. Это неправильно, это меня тревожит! Потому что рожать они здесь все-таки не собираются…
Постепенно его голос, как и рев мотора, утопает в странном рычании. Волнорез приближается. А точнее – человек приближается к волнорезу. И зверь, понимая это, кричит.
Длинный, позеленевший от ила волнорез покрывает бурым ковром сотня сивучей. Двухметровых беременных самок ревностно охраняют четырехметровые золотые секачи.
– С ума сойти! – кричит Мураками, выхватывает камеру и снимает свое кино, забыв обо всем на свете.
Катер нещадно качает, и, поскольку в таком иерихоне все равно ни черта не слышно, мне остается только следить, чтобы солнце японской литературы не свалилось за кормовой бортик высотой сантиметров в сорок.