или еще какой гадостью, не выставив даже боевого охранения.
— Пропускайте беспрепятственно, — приказал полковник.
Он поворотился ко мне.
— Не посмотреть ли нам западный фланг? Там стоят союзники из Ташкента, контингент разношерстный, слабоватый народ… Как бы не подвели, если эти паразиты бросятся на них.
— Поедем верхом? — предложил я.
— Можно и так, — удивленно глянул на меня полковник.
Мальчишество, конечно… И какой из меня к хренáм наездник, хотя я и внук сотника Войска Терского и хорошо помню те сотни километров по колымской тайге, которые одолел «ради нескольких строчек в газете»!
Тут желание выпендриться, показать, что от деда-казака и деда-гусара унаследовал нечто, и потому хоть ты и Чингиз-хан, но мы тоже могём…
Одним словом, голое пижонство, которое ни к лицу серьезному сочинителю, и Вера Васильевна меня безусловно бы осудила.
Но слово не воробей и даже не попугай Кузя… Полковник распорядился, и коновод с погранзаставы, где лошади с вооружения не снимали, подвел нам двух смиренных на вид и уже оседланных коняшек. Собрав силы, я по возможности лихо перекинулся в седло. Но кожаное седло подо мною вдруг затряслось, я ухватился за поводья, ощутил их металлическую поверхность и увидел, что держусь за окантованный аллюминием вагонный столик четырехместного купе скорого поезда, поспешавшего из Саратова в Москву.
Двадцать пассажирских вагонов с оглушающим лязгом и треском, скрипом и бряцаньем, едва не разваливаясь на части, неудержимо неслись, судя по времени, а по моим светящимся командирским было три часа новых суток, по Тамбовской губернии, в купе была кромешная темнота, и я вспомнил, как вечером, едва сгустились сумерки, самостоятельно укутал вагонное окно плотной сплошной занавеской.
В купе было черно, как у кого-то там в одном месте — мелькнули ассоциации из детской поговорки — но я видел!
«Лучше бы этим качеством меня на таджикском фронте наделили», — мысленно проговорил Станислав Гагарин, вспомнив, какими непрозрачными бывают ночи в памирских горах.
Я мгновенно проиграл ситуацию, осознав, что помню будто выехал вчера из Саратова, где неделю жил у Юсовых на даче, и мгновенное возвращение из седла на вагонную полку — норма, ежели раскладывать нынешнюю жизнь сочинителя по меркам Зодчих Мира.
«Но что предстоит мне сейчас совершить? — воззвал я к ним и к их полномочным представителям в России; которыми могли оказаться и Адольф Алоисович с товарищем Сталиным, и Чингиз-хан с адмиралом Нахимовым, а может быть, и невстреченный мною еще Александр Македонский, который был бы кстати, коль вовсю развернулись боевые явления, а лучше Александр Васильевич, который Суворов, или на худой конец — генерал Скобелев.