Изучая монографию Валентина Пруссакова «Оккультный мессия и его рейх», пронизанную мистикой брошюру Жака Бержье и Луи Повеля «Утро магов», работу Эриха Фромма о глобальной, мировоззренческой некрофилии Гитлера и ряд других отечественных и зарубежных исследований феномена Гитлера и национал-социализма, я хотел представить моего сентябрьского гостя не в потустороннем шарме, а в самой что ни на есть земной юдоли, в житейской ипостаси, мне не дано было знать — увижусь ли с фюрером германского народа снова, но интуитивно я надеялся, что Адольф Алоисович на жизненном пути моем возникнет.
Теперь я уже хорошо понимал, что пресловутый сочинительский Imprematur — цензурное разрешение Зодчих Мира писать обо всем, что происходит вокруг, пусть и рискуя собственной шкурой, получен был мною от богов Добра не просто так.
Imprematur, о котором сообщил мне товарищ Сталин, предполагал и обратную связь. Разумеется, я всегда и всюду обязан был об этом помнить. Ведь еще в первый визит Иосифа Виссарионовича в Россию вождь рассказал мне о способностях Зодчих Мира материализовать мои творческие замыслы, поворачивать реальные события и разрешать конфликтные ситуации таким же образом, как развертывались они под сочинительским пером.
Конкретно сие проявилось в заварушке, связанной с захватом бандитами теплохода «Великая Русь» и последующим его освобождением лихими парнями из морской пехоты.
История, которую я описал в романе «Вторжение», явилась прямой материализацией творческого вымысла. В последующем романе «Вечный Жид» напрямую писательские способности Станислава Гагарина Зодчими Мира, как мне кажется, использованы не были, хотя кто знает об истинных намерениях богов, кто может проникнуть в существо поступков тех, кто управляет нами, смертными…
Но в мартовские и апрельские дни, когда ваш покорный слуга лихорадочно — меня едва ли не физически трясет, я работаю как одержимый, если работа над очередным сочинением идет к концу — завершал «Вечного Жида», уже начинали вплотную складываться сюжетные записи романа «Страшный Суд», который по первости я собирался назвать «Гитлер в нашем доме».
Когда же наступило двадцатое апреля — день рождения Адольфа Алоисовича, я объявил этот день творческим и уселся за письменный стол, чтобы всерьез заняться новым романом.
При этом меня не оставляла мысль о том, что и «Вторжение» и «Вечный Жид», а теперь вот и «Страшный Суд», я начинал именно в этом месяце. Тут, видимо, было нечто. То ли расположение звезд, то ли некий духовный подъем, который циклился в гагаринской натуре именно на сие время, а может быть, определялся мой сочинительский всплеск неким графиком, разработанным экспертной комиссией Зодчих Мира.