— А я-то, дура, думала... — проговорила Милена.
— Что думала?
— Ничего! — грубо отрезала она. Тут же произошла обычная для Милены быстрая смена настроения, и она добавила задумчиво: — Значит, ты считаешь — нам лучше сразу расстаться, не тянуть?
— Я этого не сказал! Не надо мне приписывать то, чего я не говорил!
И тут начали бить куранты. И мы с Миленой, переменчиво освещенной вдруг расцветшим фейерверком, чокнулись бокалами.
* * *
И с Фимой — кофейными чашечками, в которых теперь была налита водка.
* * *
Программу первого курса актерского факультета подмастерье Милена (слово «подмастерье» применительно к девушке может показаться кому-то намекающе-шаловливым и даже скабрезным из-за путаницы прямого и кривого смыслов, ну, да что поделаешь, если у кого на уме камасутра) прошла месяца за полтора, второго — за три недели, дальше дело пошло еще быстрее.
Собственно, такому алмазу, как Милена, нужна была только огранка — отработка некоторых практических навыков, шлифовка техники. Основное она знала и умела от природы, интуитивно.
В выпускном спектакле (я выбрал «Короля Лира»), состоявшемся в моей квартире, она сыграла не только всех дочерей Лира, но и графа Кента, Глостера, шута и даже старика-арендатора. Смены декораций не было ввиду их отсутствия, действие шекспировской пьесы перемещалось из комнаты в кухню, из прихожей в ванную, где я был и единственным зрителем, и режиссером, и госэкзаменационной комиссией, и одновременно подыгрывал Милене за всех остальных персонажей.
Какой трогательной получилась у Милены принцесса Корделия: чистая, скромная, добросердечная, всего лишенная и безвинно страдающая — оттого, что ее сбрендивший отец не поверил в ее неброскую, непышнословную любовь к нему, не оценил, не понял; какие истые слезы горячей благодарности засверкали в ее несравненных лучезарных очах, когда я в роли Короля Французского вскричал (с пылом, перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник): «Прекрасная, ты в нищете богата!..»
И как тонко, со знанием дела, от души Милена разоблачила «демона с сердцем мраморным» — эгоистичную двоедушную притворщицу Гонерилью («Отец! Люблю вас больше, чем словами скажешь; Превыше зренья, воздуха, свободы, Всего, что ценно, редкостно, прекрасно!..» — перевод тот же).
Больше мне учить Милену было нечему, это уже она скорей могла научить меня, как играть.
Почему при таких способностях она занималась в школе на «тройки» — этот вопрос я оставляю на совести отечественной педагогики, для которой Песталоцци, Ушинский и Януш Корчак ушли в историю и назад не вернулись.