— Я никогда прежде не пробовала ничего подобного. — Она впилась в него зубами. — Ммм… Пальчики оближешь!
— Пальчики оближешь? — Саид улыбнулся, наслаждаясь тем, с какой неосознанной чувственностью она ест. — В таком случае у вас впереди масса удовольствий, Мей. — Голос его дрогнул, когда он подумал о высшем удовольствии, которое она разделит с ним.
Что-то в его интонации заставило Мей забыть о еде и поднять голову — она немедленно оказалась в плену черных сверкающих глаз. Она положила недоеденный пирожок на тарелку, чувствуя, что руки вот-вот задрожат.
Он ни к чему даже не прикоснулся, удивилась Мей. И в этот самый момент Саид лениво вытянул длинные ноги, и вид мускулистых бедер, которые обрисовал шуршащий шелк, показался ей определенно неприличным.
— Вас что-то тревожит, Мей? — спросил он.
— Ничего, — солгала она и перевела взгляд на его грудь, но легче от этого не стало. Она вдруг обнаружила, что пытается представить, как выглядит его торс без этих шелковых покровов — наверняка твердый, смуглый, с немного блестящей, как атлас, кожей. — С-совсем ничего.
Он заметил ее внезапный румянец и потемневшие глаза. Я мог бы сейчас попросить всех освободить салон, с жаром подумал Саид. И быстро овладеть ею, пока голод не стал невыносимым.
Но что, если она станет громко кричать от удовольствия? Рыдать от переполняющего ее восторга, как это делали все женщины в его объятиях? Неужели он хочет, чтобы прислуга обменивалась многозначительными взглядами, подслушивая под дверью, за которой он занимается неистовой, страстной любовью с пленившей его американкой?
— Поешьте еще, — хрипловато предложил он.
— Я… я сыта.
— Тогда я распоряжусь, чтобы убрали тарелки…
— И расскажете мне все о вашем сталелитейном заводе, хорошо? — быстро вставила она, поскольку это смогло бы по крайней мере успокоить ее разыгравшееся воображение.
О заводе? Снова откинувшись на подушки, он бросил на нее недоумевающе-насмешливый взгляд. Никогда еще женщины не удивляли его так, как Мей Хадсон, а чувство удивления было для него внове.
— Вы этого хотите? — мрачным голосом спросил он.
— Больше всего на свете! — горячо подтвердила Мей, но сомнение, мелькнувшее в черных глазах, подсказало ей, что оба знают, что она лжет.
Он говорил долго, увлеченно, со знанием дела, и Мей время от времени встревала с вопросами. Когда она в первый раз спросила его о чем-то, он поднял брови с таким видом, что любого человека это заставило бы сначала замереть, а затем отступить.
— Я должна спросить у вас об этом, — терпеливо объяснила Мей, напомнив себе: это не его вина, что люди обычно благоговейно внимают каждому его слову.