— Гей, гей! — подхватили другие голоса. Пыль взвилась над степью, табуны колыхнулись. Проводив их глазами, Чакан повернул свой табун на юг. В бумаге, которой снабдил его председатель колхоза Тертычный, был указан маршрут на Дагестан. Там можно было перезимовать с лошадьми на предгорных пастбищах.
В табуне шла своя жизнь. Лошади нагуливали жир на зеленом приволье. Выхоленно засияли на них шкуры. Чакан не торопил их, но и без этого они уходили за сутки вперед на тридцать-сорок километров.
Красный, с белой звездой, жеребец не отходил от молодой кобылки. Была она сухоголова, ушаста. В позапрошлом году колхоз купил ее на терском конном заводе. Материнская, уходящая своими корнями в арабский восток, кровь слилась в ней с донской. Золотистый ремень бежал от гривы до репки через всю спину.
Жеребец жался к ней с одного и с другого бока, закрывая глаза, клал ей на изгиб шеи голову и уже не раз покусался из-за нее с другим, старым жеребцом, с изморозной линялой шерстью.
На раструбе дорог Чакану пришлось придержать табун. И справа, куда уходил один рукав дороги, и слева, куда ответвлялся другой, натекал гул. Но слева гул приходил не такой густой, иногда он совсем ослабевал, и оттуда доносились только одиночные тупые вздохи.
Свернув на эту дорогу, Чакан погнал табун медленнее.
Вдруг сразу приблизились, стали слышны не только тяжелые вздохи, но и прорывавшийся между ними треск пулеметов.
— Куда же ты правишь?! — закричал перерезавший Чакану дорогу солдат на одинокой бричке. И, витиевато выругавшись, он махнул прямо по пшенице, исчез в ее волнах, кружа над головой вожжи.
Все чаще попрядывали ушами лошади, теснее жались друг к дружке. Лишь красный жеребец, равнодушный ко всему окружающему, продолжал упорно обхаживать серую кобылку.
Загнав табун в кукурузу, Чакан привстал на стременах, осматриваясь. Впереди маячили какие-то белые строения. По кукурузе Чакан стал огибать их с юга, откуда не слышно было выстрелов. Вскоре кукурузное поле уперлось в лесополосу, лошади втянулись под густую тень молодых дубков.
Гряда леса, начинаясь южнее станицы, охватывала ее с запада. Между лесополосой и веселыми, побеленными домиками станицы лежало поле пара, залопушенное осотом.
В зеленом затишье глохла канонада. Тем громче казались голоса птиц, населявших кроны дубков. Солнечный свет струился сквозь их листву на опушку, одичало поросшую шиповником.
Под кустами шиповника, в теплом сумраке, буйно росла медовая кашка. Белые зонтики ее манили к себе пчел, летавших откуда-то из-за лесной гряды. Со звоном паслись они на кашке и уносились обратно за лиственный гребень.