Когда однажды в те короткие пятнадцать минут, которые отпускались пленным на хозяйственные нужды, Никулин, сняв гимнастерку, накладывал на нее заплаты из мешковины, Павел увидел и его до последней степени исхудавшее тело, обтянутое дряблой кожей. Но не от этого содрогнулся Павел. Не оставалось ни одного живого места на груди, на спине и на плечах Никулина — все было изрыто, изъязвлено и широкими большими рубцами, и совсем маленькими, напоминающими чьи-то укусы.
— Чем это тебя? — вырвалось у Павла.
Движение иглы в руке у Никулина, пришивавшего к рукаву заплату, замедлилось, не ответив, он углубился в работу. Игла так и мелькала у него в пальцах. Вскоре один рукав был зашит, он перешел к другому.
— Ну и ну, — огорченно рассматривал он дыры на этом рукаве, лопнувшем в двух местах: на плече и на сгибе локтя. — Мороки здесь много, а времени в обрез.
Но все же, быстро вырезав из мешковины заплату, он снова взялся за иглу. Еще быстрее она замелькала у него в пальцах. О вопросе Павла он, судя но всему, забыл.
И Павел решил не возвращаться к нему. Молча смотрел, как орудует Никулин иглой. Уже были пришиты латки на спине и на рукавах, и теперь он прицеливался своими светло-голубыми глазами к дыре на плече рубахи, стараясь аккуратнее прикрыть ее вырезанной заплатой.
— Так хорошо будет? — спросил он у Павла и, не дожидаясь его ответа, уверенно, будто штыком, поддел иглой под край заплаты. Только после этого, мельком оглянув багровые рубцы, опоясавшие ему грудь и живот и уходившие назад, под лопатки, пояснил: — Это такие усики, — хоть и медленно, он продолжал двигать иглой. — В обыкновенные плетки вплетаются стальные жилки. Плетка стегнет будто и несильно, а пристает к телу, как горячее железо.
— А эти? — Павел показал на более крупные и рваные рубцы.
— Это травили собаками. — Тут же он добавил: — Но уже совсем давно. Теперь они устали меня бить.
— Устали? — переспросил Павел.
Никулин откусил нитку двумя боковыми, только и уцелевшими в его деснах, зубами.
— Да, — подтвердил он, заметив недоумение в глазах у Павла. И, надевая рубаху с нашитыми на нее новыми латками, пошевелил плечами. Темный холодный блеск вдруг вспыхнул в его серо-голубых глазах. — Они всегда храбрые до слабаков. Когда же не могут добиться своего, устают… А ведь и в самом деле, ремонт ничего, — вдруг неожиданно оборвал он, похлопывая себя ладонями по рукавам, по плечу и красуясь перед Павлом в только что заплатанной гимнастерке. — Главное, на каждую латку не больше пяти минут, — поворачиваясь перед Павлом, нахваливал он свою работу.