Табличка на двери: «Mr. N. Bacilli».
Звяканье связки ключей.
«Это твоя фамилия?» — «Ноу. Хозяина». — «Квартиры?» — «Квартиры и кафе. Но он здесь не жить, дон’т би эфрейд!» — «Ха! Было б чего бояться». — «Он хороший мэн. Он мой родственник. Он давать мне работа!» — «Противная фамилия. Бац! — бациллы, бициллин… Остерегайтесь случайных связей». — «Сорри?»
Жилище…
Жилище? Нет, а тебе-то какие такие чертоги здесь грезилось узреть? Подумаешь тоже! — наперсница Нефертити с дружеским визитом к наложнику Клеопатры…
Жилище?.. С пересчетом на жанровую сценку в духе передвижников здесь органичен (и очевиден) пролетарий в застиранной майке. Тридцать лет и три года он фрезует, знай, на «Арсенале», а его старуха (то бишь жена после первых же родов) пьет, впополаме с ним, водку. Учетчица в трансмехдепо, а хотела бы стать бригадиршей, чтоб другие учетчицы были б у ней на посылках. Трое детей (для расширения площади) настрогали старик со старухой, школьница дочь не пойми от кого залетела: водка, побои, чтоб помнила; водка, горзагс и роддом. Несколько ценных вещей накопили старик со старухой: в «зале» цветной телевизор (взятый в кредит), «шифоньер». Крестная первой жены: приезжала с Гусилищ на Пасху, в Центре лечили с бесплодия, а умерла с аллергий. Зина, от мужа золовушка, женщина с образованием: слезы, курорты, женатики, слезы, аборты, дурдом. Шурин, что зубы посгнившие, тот угорел еще в майские, так ненавидел Америку, что про семью и забыл.
Ну и т. п.
А тебе чего бы хотелось? Не тебя ль элегантно пришпилил классик: «…он принадлежал к тому типу людей, кои, скажем, воображая себе Индию, видят не багрового от жары английского чиновника, а непременно факира». (Вроде бы так.)
То есть, проще говоря, ты хочешь, чтоб тебе тут Изида с Озирисом чай да сахар подавали. Так, что ли? Ну, так… Но их нет даже в Египте — не чая с сахаром, в смысле, — Озириса и Изиды там нет… А может, и не было… Дело не в них! Но Боже мой, почему сие человеческое жилище не имеет ни одного, ни единого отпечатка человечьей души? Почему? Ну, пусть эти отпечатки были бы проявлены через постыдное тело (а через что же еще?), пусть это были бы самые побочные, самые что ни на есть окольные проявления души, выказанные через очевидные физиологизмы, пусть это были бы следы застарелой мочи, спермы, еды, бурой высохшей крови, блевоты, «синих пятен вина», кала — чего там еще входит-выходит из человека? — но только не то, что показывают мне сейчас, не это удушающее ничто, как будто люди здесь сроду не ели, не пили, не мотали друг другу нервов, не умирали, не слепли в тоске, будто они не бывали сбитыми с толку минутным восторгом, не рожали, не чахли от жалости и отчаянья… Да мало ли еще чего «не»…