Филиппа сделала шаг назад, и Лептон отпустил ее руки. Она побледнела еще сильнее.
— Я никогда никого не любила, пока не встретила вас.
— Ну что за глупость — из всех мужчин выбрать именно меня! Где ваш здравый смысл? Ведь я — мужской вариант старой девы. Для меня сущая мука даже несколько дней делить с кем-нибудь квартиру. Но главное не в этом. Я не хочу ссориться с Тони. Для критика он очень полезный друг.
— Почему бы вам не подумать об этом раньше?
— Я верил в ваш здравый смысл и уж никак не мог представить себе такую ситуацию. Послушайте, Филиппа, у нас один выход. Мы больше не будем видеться, и тогда не имеет значения, что Вера наговорит Тони. Он ей не поверит.
— А если я подтвержу ее слова?
В глазах Мориса вспыхнула ненависть, и он холодно проговорил:
— Тогда я вас убью. Непременно.
Она не успела ответить, как в передней раздался звонок.
Лицо Филиппы мгновенно стало бесстрастным. Еще секунду назад оно было искажено страданием, но теперь вновь стало прекрасным и непроницаемым.
— Вы кого-нибудь ждете? — спросила она спокойно.
— Нет.
Лептон открыл дверь. На пороге стоял Бэзил Виллинг.
— Я… — начал он, но, увидев Филиппу, умолк.
— А я как раз собралась уходить. — И Филиппа стала медленно натягивать перчатки.
— Пожалуйста, проходите, — пригласил Лептон с завидным самообладанием. — Весьма неожиданное удовольствие. Разрешите ваше пальто.
Бэзил сел, однако Филиппа как будто раздумала уходить.
— Может быть, вы тоже уделите мне несколько минут, миссис Кейн? — спросил Бэзил.
— Пожалуйста, называйте меня Филиппа, — улыбнулась она.
— Я хочу, чтобы вы оба мне помогли, — сказал Виллинг. — Я пришел потому, что хочу узнать профессиональное мнение о писательских способностях Амоса. Обвинение я уже выслушал в исполнении Эммета Эйвери, теперь мне хотелось бы послушать защиту.
— Леппи поможет вам в этом лучше меня. — Она в первый раз назвала его Леппи. — Определять количество золота в самородке — его профессия. Я же всего-навсего жена издателя.
— Думаю, Амос был великим человеком, — сказал Лептон. — Его оригинальность, возможно, результат не подверженного никаким влиянием мышления. Я с самого начала был заинтригован. Теперь мне кажется, что все объясняется его амнезией. Это был зрелый и, несомненно, образованный человек, значит, его интеллект сохранился, но эмоционально память наверняка ушла в подсознание — никаких условностей, предрассудков, пристрастий. Эйвери однажды назвал Амоса бесчеловечным, но мне кажется, он был сверхчеловеком.
— Тогда почему другие критики, например Эйвери и Киттеридж, относятся к нему иначе?