Над баррикадой на Кладненском шоссе забрезжил тоскливый рассвет. Повеяло предутренним холодком, зябко зачирикали птицы, ветер прошелестел в листве деревьев. Горожанину, привыкшему бодрствовать лишь при искусственном освещении, в такие минуты становится грустно. Станиславу Гамзе эта грусть была знакома еще и в мирные времена, а сейчас он ощутил ее с особой силой: ведь в дни восстания он почти не смыкал глаз.
Дни, не разделенные промежутками сна, сливались один с другим, прилипали, как платье на давно не мытом теле; все перепуталось в усталом мозгу Станислава. Вторник сегодня или среда? Вчера или позавчера погиб Шварц? Да, да, коллега Шварц, из университетской библиотеки, тот самый, у которого хватило смелости сочувственно пожать Стане руку, когда Елена погибла в дни «гейдрихиады», этот Шварц пал на баррикаде у Карлова моста. Значит, он все-таки по-настоящему любил Прагу! Он уже не услышал потрясающей вести о пожаре в Граде. Эта весть так ошеломила Станю, что он еще и сейчас не совсем пришел в себя, хотя, слава богу, сообщение оказалось ложным. Разве можно верить гитлеровцам?! И думать нечего! Германия вчера капитулировала, но маньяки в черных мундирах знать ничего не хотят и все еще неистовствуют. Сегодня их зенитки били с укреплений на Летне. В Бржевнове — сущий ад. Гитлеровцы еще держатся у Оленьего рва и дальше — на виноградниках святого Вацлава до самого Кларова. Сердце Праги — Староместский рынок — горит, Панкрац зияет, как открытая рана.
Далеко за границей, откуда до нас доходят только радиоволны, — там уже мир. Вчера чешское радио из Америки сообщило, что весь Нью-Йорк веселится и танцует. Над Манхэттеном кружат самолеты и сбрасывают на город мириады белых конфетти. В ослепительном свете неоновых реклам «снег мира» падает на Бродвей, на реку Гудзон, на нью-йоркский порт. Огни вращающихся прожекторов озаряют статую Свободы, запорошенную «снегом мира», снегом мая. Об этом рассказала Станиславу Андела. Она принесла на баррикаду термосы с горячим чаем и сообщила все, что слышала по радио. Эх, дай-ка сюда чаю, а эту новость можешь оставить при себе, она только раздражает!
— Они там празднуют, а Праге тем временем будет крышка, — сухо заметил Рудла, сидя за железными прутьями, под защитой баррикады. — Слышите?
Со стороны здания кадетского корпуса бухали зенитки.
Весь мир радуется и забыл о нас. Из глубин памяти Станислава поднялись горькие воспоминания об унизительных судетских событиях, и всем своим существом он вновь ощутил одиночество чешского народа. Что сказал о нас в те дни Чемберлен: «К чему воевать из-за такой маленькой, никому не известной страны?» Он тоже тогда восхвалял мир, да еще как!