Там было еще много всего. В основном про «уродов», «хачей» и «просрали». Петя говорил тяжело, с одышкой, часто сбивался, икал. Терял нить повествования и начинал моделировать предложения заново, заканчивая их абсолютно в контрах началу. Я сел на пол, прикурил сигарету и, кажется, не сделал ни одной затяжки, пока Петино сипение не сменилось вначале шепотом, затем храпом.
Я думал о том, какая это, в сущности, «сорокинщина». Спящий в туалете мент и пьяный безработный в одной квартире. Такое чувство, словно что-то треснуло.
Был во всем этом какой-то дикий убер-реализм. Безнадега несчастного горожанина, которого даже не город достал, не сами его жители, а прежде всего — он сам себя достал.
Среди всех «козлов» и «хачей» происходила борьба наглого, обуревшего от вседозволенности лужковского мента с абсолютно больным человеком. Кто-то назвал бы это новой искренностью. А мне показалось, что в горячечном, пьяном бреду из мента вылез человек. Не полностью, примерно по пояс.
На кухне зазвонил телефон Кустова. Я подошел, повертел его в руках и зачем-то ответил:
— Алло!
— Кустов! Не спишь? — начальственным голосом рявкнула трубка.
— Ну.
— У тебя ручка есть?
— Ну.
— Чё ты «нукаешь»? Бухой, что ли?
— Ну… так, — Я в самом деле не знал, как менты отвечают своему начальству.
— Значит, я только что от того парня из салона, он раскололся вчистую!
— Ну… хорошо, — то ли сказал, то ли подумал я.
— Ты мозги включи, баран! Кейс в салоне был, пока мы там жалами водили! Он его скинул своей телке, а та его домой отвезла.
— Нифига себе! — видимо, мне полагалось разделить радость этого события.
— Вот тебе и нифига. Короче, завтра встречаемся у нее на квартире. Адрес пиши.
— Пишу, — Я на автомате взял карандаш и принялся писать на пачке сигарет.
— Панкратьевский переулок. Записал?
— Записал.
— Завтра в десять ноль-ноль встречаемся там. Только ты в отдел не заезжай! Из дома сразу поедешь, понял?
— Так точно! — постарался я выговорить как можно четче.
— И бухать завязывай! — Видимо, трубке мой ответ понравился. — Завтра день непростой.
— Так точно! — глуповато повторил я.
— Все, отбой.
— Ну, отбой. — Я пожал плечами.
В замке заворочался ключ. Памятуя о чеченцах, я схватил здоровенный нож для разделки мяса и сдвинулся за угол кухни. Света вошла на кухню, держа под мышками два больших целлофановых пакета.
— Это что? — Она вопросительно посмотрела на нож в моей руке.
— Я тут… хлеб хочу нарезать. — Я сделал шаг к холодильнику.
— Хлеба дома нет. Я купила, по дороге от родителей. Еще мама передала тефтели. — Она поставила сумки на пол и двинулась в прихожую. — Я в метро чуть не умерла, так в туалет хотела.