Так же как и наяву, в этом сне она не знала, что, когда они выйдут из квартиры в половине пятого, будет идти дождь и он скажет:
— Все в порядке, правда? Можем въехать хоть…
— Когда мы поженимся? — спросила она, и он ответил:
— Жениться на тебе?..
Во сне она об этом так и не вспомнила. Она проснулась, а потом на нее с новой силой обрушилась боль от воспоминаний, потери и одиночества, — все то, что она чувствовала тогда, когда шла под дождем и плакала.
Ее душили слезы. Она сидела в темноте, уткнувшись головой в колени, прикрытые одеялом, и плечи ее сотрясались от рыданий.
Дверь была приоткрыта. Она всегда оставляла дверь приоткрытой, чтобы слышать, что делают дети. Было очень поздно, она едва отдавала себе отчет, где находится, а слезы все текли и текли, и казалось, им не будет конца.
Хелли услышала, как Роджер Шерман произнес: «Аннабел», а потом почувствовала у себя на плече его руку. Она вдруг разом очнулась: ей страшно не хотелось, чтобы он видел ее такой.
— Уйдите, — умоляюще сказала она.
— Мисс Крейн!
Они же поменялись комнатами с Аннабел, и он думал, что здесь его сестра. Но Хелли была у себя дома и считала, что имеет полное право поплакать в одиночестве. Она попыталась выговорить:
— Мне… мне приснился кошмарный сон, — услышала, как сдавленно звучит ее голос, и попросила: — Не включайте свет… пожалуйста.
В комнате было темно. Тени от оконных переплетов ложились повсюду решетчатым узором.
Слезы текли у нее по подбородку, и, когда он коснулся его, пытаясь приподнять ее голову, он, должно быть, ощутил эти слезы. Она крепко зажмурила глаза, потом открыла их снова и с достоинством, правда еще заикаясь, произнесла:
— Будьте любезны… покиньте… мою спальню.
— Наденьте что-нибудь, — сказал он, — спуститесь в гостиную и выпейте глоток бренди.
— Я не хочу никакого бренди. Со мной все в порядке. Мне просто приснился плохой сон.
— Даю вам пять минут. Если вы не спуститесь, я пришлю к вам мисс Паргайтер.
— Не будите ее. Ей надо поспать.
— А вам надо выпить бренди. Пять минут.
— Хорошо, — согласилась она.
Роджер Шерман закрыл за собой дверь, а Хелли осталась сидеть. Она все еще всхлипывала, но уже не плакала. Приступ жалости к себе прошел. Ее вывели из этого состояния.
Не появись Роджер Шерман, она довела бы себя до истерики, но теперь самым важным было все отрицать — ничего вообще не произошло.
Уж если она не хотела сочувствия от Серины и Фрэнсис, то сейчас его жалость ей и подавно была не нужна. А как глупо все это прозвучит:
— Это была несколько запоздалая печаль, я вспомнила человека, который увлек и бросил меня тысячу лет назад.