К завершению работы над доспехом более-менее поправился Остронег. Шутка ли – у него было четыре тяжелых ранения и масса мелких, вроде сломанных костей. Больно ему было и тоскливо, так как чувствовал себя ответственным за гибель византийца. Не усмотрел он вовремя намерения дурных франков. Не вытащил того, кто доверился жизнью. Одна отрада была – отомстили тем вредителям, но она быстро отошла и тьма снова окутала его. Душа страдала и выворачивалась наизнанку от преследовавшего злого рока. Вокруг него гибли все люди, которые доверяли ему свою жизнь. Смотреть людям в глаза больно было, ощущая себя проклятым. Вот и сегодня Эрик вернулся с конной прогулки, а пригретый им гость глаза отводит и лицом хмур.
– Остронег, что с тобой? – Эрик пока (не) разговаривал с гостем на его родном языке, держа его знание как козырь, а потому они беседовали на латыни, которую тот знал на сносном уровне.
– Со мной все хорошо, господин, скоро смогу бегать как жеребенок.
– А чего тогда хмур? Что тебя печалит?
– Не нужно вам знать, эта боль моя, сердечная. Да и не поможете вы ей.
– Всякую боль вылечить можно. Говори, что как девка жмешься.
И он рассказал о судьбе своей счастливой, как обретал счастье и терял его раз за разом, да не просто, а через смерть терял. Сначала родителей его половцы убили, да сестренку в плен угнали. Он за ней пошел, отбить пробовал. Пока отбивал – жену себе там нашел, половчанку молодую. Вот втроем и возвращались домой, да и там – не судьба. Как переправляться стали через Дон, то погоня их настигла, стрелять стали. Сестре в спину попали, так и сгинула в воде раненной. Но с женой ушли. Погоревали, но отошли – стали жизнь строить. Понесла она от него ребенка. А как с большим животом уже ходить стала, лошади померли у старосты. Он на нее народ и поднял. Пришли вроде по-доброму, в гости, за делом каким. А как вошло в хату человек шесть, тут его и зажали, а жену на улицу тащат. Вырываться пробовал, но крепко держали, чуть не удушили. А как отпустили, да на улицу вышел так и упал на колени. Они, ироды, жену его, на сносях будучи, повесили прямо во дворе на яблоне. Тут он совсем и озверел от горя. Всю ночь в гости ходил. У них отродясь хаты не запирали, так что он с топором зайдет тихонько, дверь за собой прикроет, и давай народ рубить. Ближе к утру порубил всю деревню. Никого не осталось. Никого не пожалел, даже детей крошек. А тяжесть не уходит. На рассвете похоронил свою ненаглядную, под той самой яблоней, и пошел куда глаза глядят. Голодал. Тяжело было. Как он в стольный град Константинополь попал, сам не помнит, но принял его там человек добрый себе на службу – мешки ворочать на торге. А через год, видя, что мужик он справный, перевел в охрану, да и приближал дальше. Учил его ратному делу, доспех с оружием доверил. Проникся к нему Остронег любовью сыновей, так как один он был на свете, не к кому податься. Да опять не уберег – франки зарубили того человека, да и сам – чуть жив остался. Тяжело ему. Всех кого любит, все гибнут. Никто не выживает, кто жизнь ему свою доверит. Сказал дрегович, тяжко вздохнул и снова поник головой.