Вероника ответила:
— Конечно… Пойдем-ка в ту комнату, расскажешь обо всем Валерию. Он дома, приболел. Температура не такая уж высокая, но ты же знаешь, к полетам в таких случаях не допускают.
Валерий сидел на кушетке с газетой в руках и, когда Вероника и Полинка вошли к нему, он встал, протянул Полинке руку.
— Здравствуй, Полинка. Краем уха слышал, получила от Федора послание. Что же он пишет? Все хорошо? Дерется, как лев?
Полинке не понравился его иронический тон, но она постаралась не придать этому значения. «Вот узнаешь сейчас, как он дерется, заговоришь по-другому, — подумала она и решила: сейчас прочитаю им все письмо от начала до конца. — Или не стоит? Что-то не видно, чтобы Валерий обрадовался моему приходу и проявил бы интерес к тому, как обстоят дела у Федора. А может, это нормально? Кто, собственно, для него и для Вероники мой Федор? И зачем вообще я сюда пришла? Разве обязательно люди должны разделять мои чувства?»
Она неожиданно ощутила, как потускнела, словно покрылась тонким слоем пепла ее радость, как шевельнулось в душе что-то похожее на разочарование. Почему она всегда полагала, будто все, чем живет она эти дни без Федора, должно трогать всех так, как это трогает ее? У каждого своя жизнь, у каждого свои тревоги, и наивно думать, что ее собственная жизнь может интересовать других. Валерий между тем сказал:
— Три дня назад у нас отобрали приемник. Теперь о событиях на фронтах узнаем только из газет. А много ли из них узнаешь? Оставили такой-то город, там-то шли ожесточенные бои, противник понес тяжелые потери… Противник. А наши? Наши ничего не теряют? Мы сильнее всех? У нас больше танков, орудий, самолетов?…
Он говорил раздраженно, говорил долго и — ни слова о Федоре. Ни одного слова.
Полинка молчала. Она продолжала держать в руках конверт с письмом Федора, до конца так и не решив, читать это письмо или нет. Молчала и Вероника. Она сидела на стуле за столом и нервно теребила пальцами бахрому скатерти. Если кто и разделял в эту минуту чувства Полинки, так это Вероника. Сейчас Федор был во сто крат дороже ей, чем Валерий. Федор жив-здоров — и это счастье не только для Полинки, но для нее, Вероники. А Валерий… Какого черта он сидит, как истукан, разглагольствуя о приемнике и газетах, когда перед ним находится человек, перед которым он должен испытывать жгучий стыд. Испытывать такой же жгучий стыд, какой она, Вероника, сейчас испытывает.
Она положила руки на стол, глазами, в которых вместо прежней сумятицы появилось что-то по-матерински мягкое, посмотрела на Полинку и попросила: