1
Шли последние минуты тысяча девятьсот сорок первого…
Пурга крутила снежные смерчи, неистовый ветер в клочья рвал тучи на черном небе, оттуда на мгновение проглядывали заледенелые звезды и тут же исчезали, и тогда земля снова погружалась в густой зловещий мрак, а недалекая тайга выла зло, остервенело, и казалось, что вот и наступил конец света, что налетевший ураган сметет все на своем пути и ничего живого на земле не останется: ни людей, ни птиц, ни деревьев — мертвая планета будет безмолвно удаляться в бесконечное мироздание, и в такой же бесконечности времени память о ней исчезнет навсегда.
Командир эскадрильи летного училища капитан Петр Дмитриевич Шульга уже в который раз, набросив на плечи кожаный реглан с меховой подстежкой, выходил на облепленное снегом крыльцо и, держась за перила, с тревогой вслушивался в вой пурги, на чем свет клял разыгравшуюся непогоду, уже четвертый день подряд исключающую всякую возможность возобновить полеты, и хотя сознавал, что ничего поделать не может, так же как не может ни в чем себя обвинить, это его не успокаивало: он вдруг начинал чувствовать себя ненужным здесь человеком, отсиживающимся в глубоком тылу в то время, когда там, за тысячи километров от этого сибирского городка, притулившегося у самой тайги, бушует война, каждый час пожирая неисчислимое количество жертв, калечит судьбы людей, где в огне и дыму исчезают города и деревни, фабрики и заводы — все, что не только потом, но и кровью создавалось годами.
Капитан Шульга знал: фронту позарез нужны летчики, там каждый человек на счету, немецкая авиация господствует в воздухе не только потому, что у немцев значительно больше боевых машин, но и потому, что в наших авиационных частях не хватает авиаторов, некем заменять погибших, и создается заколдованный круг: чем чаще погибают советские летчики, тем ощутимее становится превосходство немцев.
Чем больше капитан Шульга об этом думал, тем острее начинал испытывать дневную боль, которая надолго отнимала у него волю, и капитана Шульгу попеременно охватывала то ни с чем не сравнимая ярость, то опустошавшая все его существо апатия, снова сменявшаяся яростью. Какого черта его, опытного летчика-истребителя, держат здесь как какого-нибудь заштатного офицеришку, ни на что больше не способного, кроме как командовать учебной эскадрильей, проводить разборы полетов, вдалбливать нерадивым курсантам основы ведения боя — и так далее и тому подобное! Сколько рапортов он написал с просьбой отправить его на фронт, но результат один и тот же: «По возможности просьба ваша будет удовлетворена».
