Так как платья в ту эпоху, склонную к подражательству античным временам, делались в основном из тонкого полупрозрачного муслина, модницы рисковали подхватить простуду в особо холодные дни. «Журнал де Мод» в 1802 году даже рекомендовал своим читательницам посетить Монмартрское кладбище, чтобы посмотреть, сколько юных девушек стали жертвами «нагой» моды. Парижские газеты пестрели траурными хрониками: «Госпожа де Ноэль умерла после бала, в девятнадцать лет, мадемуазель де Жюинье – в восемнадцать, мадемуазель Шапталь – в шестнадцать!» За несколько лет господства этой экстравагантной моды умерло женщин больше, чем за предшествовавшие четыре десятилетия. Мать рассказывала об этом Сезару. Даже кровавая революция не смогла переплюнуть простую моду. И только благодаря египетскому походу Наполеона в моду вошли кашемировые шали, которые широко популяризировала супруга императора – Жозефина.
В двадцатых годах фигура женщины напоминала песочные часы: округлые «вздутые» рукава, осиная талия, широкая юбка. Это виконт помнил: такие платья носила его мать, слывшая большой модницей. В моду тогда вошел корсет. Талия должна была быть неестественной по объему – около пятидесяти пяти сантиметров. Настоящее испытание для тех женщин, кого природа наградила пышной фигурой. Ради красоты дамы готовы были терпеть разные неудобства: широкие поля дамских шляпок, которые свисали на глаза, и передвигаться приходилось едва ли не на ощупь, длинные и тяжелые подолы платьев… Сезар помнил ехидные замечания матери, в разговорах с отцом прохаживавшейся насчет причуд моды; сама она, будучи женщиной не слишком хрупкой, но состоящей в счастливом браке, могла позволить себе наплевать на осиную талию. А вот другие – нет. В авторитетном британском журнале «Ланцет» в двадцатые годы было высказано мнение, что в мышечной слабости, заболеваниях нервной системы и других недугах женщинам стоит винить вес своих платьев, составлявший около двадцати килограммов. Нередко дамы путались в собственных юбках и вывихивали лодыжки, наступая на подол. Но все это делалось ради одного – красоты.
А для графини де Бриан моды словно не существовало. То есть она была: Ивейн носила корсет, да и платья явно не достались по наследству от матери. Они шились у современных парижских портных. И все же Сезару казалось, будто графине все равно, что на ней надето. И ему почему-то это не нравилось, он не мог объяснить – почему. Может быть, из-за собственного стремления к элегантности и совершенству, а в этих тусклых платьях Ивейн была какой угодно, но не совершенной.