— Тю, я ж тебе говорю, свернула к ягоны дому, побачить, как живет он — богато або бедно. Справный дом, весьма справный… Значит, при деньгах, если конечно, не заложен дом-то. Дык вот, стоит он, значит, за оградой в саду и стреляет. Лакей ему пистоль только и подает… Стоит в одной рубахе, дурань, перед барышнями красуется. Ведь захворает, как Бог свят!
— Перед какими барышнями?
— Голуба, барышень там тьма! Прогуливаются перед домом туда-сюда, сюда-туда. Срамота! Куды только няньки с мамками смотрят. Тьфу! Али тут так принято? Слава Богу, снег закрапал, и он в дом ушел. Только зыркнул так недобро на них через ограду… Ох, касатка моя, не серчай на старуху-то, но я скажу тебе: змерзлая-то душа у него, змёрзлая… Если не хватит сил ее отогреть, сама змерзнешь. Может, и направду, лучше граф, что бывает у нас. Тоже прыгожий и богатый да душа у него добрая и светлая. И любит он тебя…
— Это ты все по одному только взгляду определила? — холодно спросила Марина. — Или другие признаки знаешь? Да и как ты разглядела-то через ограду да с твоих-то глаз?
— Душой я смотрела, сердэнько, а она у меня позрячее будет, — возразила нянька. — Если любишь того, русого, люби. Воля тут только твоя. Только душу его тяжело отогреть, слишком уж змёрзлая… И запомни: змерзлую льдинку сломать легшее… Вот так-то.
Вечером Марина со своими родственницами принимали у себя гостей — ждали на ужин Арсеньевых и нескольких знакомых Софьи Александровны. Обещался также быть и Воронин и писал, что привезет с собой Вильегорских.
— Ах, какая это честь для нас! — восклицала Анна Степановна в разговоре с мужем. — Вильегорские нынче в фаворе у императора. Подумайте только, как нас возвысит этот брак. Мы будем вращаться в таких кругах… Ах, Боже мой, какая удача, что Марина запала в душу его сиятельству! Я и не представляла себе подобного!
— Ах, душенька, рановато еще говорить о браке, — возражал ей несмело муж. — Надобно ведь согласие Марины да и Их Императорское разрешение на брак…
— Будет, — отрезала Анна Степановна. — Я уверена, что граф сумеет убедить Их Величества. А уж в Марине и не сомневаюсь. Благо, что этот polisson[11] Загорский под арестом, иначе Марине было бы тяжелее признать все преимущества этого брака. Вы знаете, mon cher ami[12], она ведь по-прежнему не выкинула его из головы.
— Как это может быть, ma cheri[13]? Это было столь давно…
— Вы — мужчина, и не понимаете, как долго женщина может лелеять в себе любовь. И потом — я мать, я знаю, я чувствую…
— Ну, разумеется, ma cheri[14], — Александр Васильевич Ольховский никогда не спорил с супругой, даже по самым важным вопросам уступая ей нелегкую долю принятия решения. Он давно уже смирился, что Анна Степановна взяла в свои руки бразды правления в их доме, что позволило ему более не занимать себя такими скучными вопросами, как ведение дел имения. Все, что его интересовало отныне, — охота и его любимейшие собаки (по которым он чертовски скучал сейчас) и игра в карты. Честно сказать, последнее довольно редко удавалось ему в губернии — Анна Степановна зорко следила за тем, что происходило в игорной комнате, даже если была в другом конце дома, и как только он входил в азарт, находила любые предлоги удалить его из-за стола. Но тут в Петербурге…