Часа через два характер шума начал меняться. Лабрадор, видимо, преодолел слабость в ногах и принялся расхаживать по комнате: его когти выбивали веселую дробь по деревянному полу — цок-цок-цок, цок-цок-цок. И так без конца. Время от времени раздавался совсем осипший голос Тристана:
— Да прекрати же, Бога ради! Сидеть, чертова псина!
Видимо, я все-таки уснул, потому что, в очередной раз открыв глаза, увидел, что небо за окном посерело и в комнате довольно светло. Перевернувшись на спину, я прислушался. Постукивание когтей не умолкало, но теперь оно стало реже, словно Лабрадор неторопливо прогуливался, а не метался слепо из одного конца комнаты в другой. Тристана слышно не было.
Я выбрался из-под одеяла, поеживаясь от ледяного воздуха, и натянул брюки с рубашкой. Пройдя на цыпочках к разъединяющей нас двери, приоткрыл ее — и чуть не упал от удара двух могучих лап, упершихся мне в грудь. Лабрадор страшно мне обрадовался. Он, видимо, совсем здесь освоился, красивые карие глаза весело блестели, и, разинув пасть в пыхтящей счастливой улыбке, он показал за двумя рядами сверкающих зубов безупречно розовый язык. Далеко внизу восторженно хлестал хвост.
— Ну что же, приятель, ты, кажется, ни на что не жалуешься, — сказал я. — Давай-ка посмотрим твой шов!
Я снял с груди жесткие лапы и проверил ровные стежки на ребрах. Ни отека, ни боли, никакой особой реакции.
— Чудесно! — воскликнул я. — Замечательно! Ты у нас как новенький. — Я шутливо шлепнул его, и он совсем зашелся от восторга, прыгая на меня и стараясь облизать всего с головы до ног.
Пока я отбивался от него, с кровати донесся унылый стон. В сером утреннем свете Тристан выглядел ужасно. Он лежал на спине, обеими руками вцепившись в одеяло, и дико озирался.
— Я ни разу глаз не сомкнул, Джим, ни разу! — прошептал он. — У моего братца поразительное чувство юмора — заставить меня провести ночь с этой скотиной! И как же он порадуется, когда услышит, что мне пришлось терпеть! Ты последи за ним — и держу пари на что хочешь, вид у него будет очень довольный.
Позднее, за завтраком, Зигфрид с большим сочувствием выслушал повесть о жуткой ночи, которую провел его брат, выразил ему свои сожаления и извинился за все хлопоты, которые ему доставил Лабрадор. Но Тристан не ошибся: вид у него при этом был очень довольный.
Я все время подчеркиваю, что животные непредсказуемы. Собственно говоря, именно эта непредсказуемость лежит в основе большинства моих историй. Сюда же относятся и разнообразные реакции на анестезию. Насколько мне известно, люди в таких ситуациях начинают петь или сыплют непечатными выражениями. Этот пес просто выл, и, естественно, в моей памяти этот эпизод запечатлелся из-за участия в нем бедняги Тристана. Теперь мы оба любим посмеяться над подобными воспоминаниями. И рассказ этот будит во мне легкую ностальгическую грусть о временах, когда мы укладывали пациента у себя в гостиной или даже в спальне, чтобы не оставлять его без наблюдения. Мы все еще тешим себя мыслью, что не скупимся на личное внимание, однако я сомневаюсь, что способны повторить что-либо подобное.