— Из письма Алексея Алексеевича Кольцова.
— Лешки Кольцова?! — вырвалось у Вани Ремизова.
— Положим, он давно уже не Лешка! — улыбнулся Никитин. — Он живет в Москве и работает директором научно-исследовательского института. Кольцов задумал написать книгу о Федоре Братченко. Тогда-то ему и понадобилась рукопись.
— А он откуда о ней знает? — Глаза Сергея разгорелись от любопытства.
— В письме Кольцова, которое мы получили еще до войны, было сказано, что Братченко, отправляясь на опасное задание, передал Кольцову свои тетради.
Однажды на Кольцова напали белобандиты. Поняв, что уйти не удастся, он спрятал записки Братченко в заброшенной землянке, надеясь, что их найдут после его смерти. Но он остался жив. Прошли годы. Кольцов забыл место, где находилась землянка. И когда в тысяча девятьсот тридцать восьмом году ему понадобились тетради, он мог лишь приблизительно описать район, где они были спрятаны. Я уже говорил, что поиски были безрезультатными... Как мы обрадуем Алексея Алексеевича!.. Мы немедленно перешлем ему рукопись.
— Разрешите нам с Ремизовым самим отвезти тетради товарищу Кольцову! — сказал Готовцев. — Мы ведь скоро возвращаемся в Москву. Нам так хочется узнать, что было дальше с Федором Братченко и Лешкой. Вы не беспокоитесь, мы будем беречь... Честное комсомольское!
...Кольцов жил в небольшом доме, в тихом арбатском переулке. Ремизов и Готовцев поднялись по ступенькам, позвонили.
Дверь открыл высокий, худощавый мужчина лет шестидесяти, с седыми бровями и внимательным взглядом светло-голубых, словно выцветших глаз. Взглянув на гостей, Кольцов сказал:
— А я вас знаю! Вы Сережа и Ваня. Никитин написал мне о вас... Входите, ребята! Записки Федора Гавриловича вы захватили?
— Да, — ответил Сергей, протягивая тетрадки.
— Это они, — тихо сказал Кольцов. — Раздевайтесь, чай будем пить.
— Не надо чая! — охрипнув от волнения, ответил Сергей. — Лучше расскажите, что было после того, как вы расстались с Федором Гавриловичем.
— Ну что ж... — согласился Кольцов. — Мне самому полезно восстановить в памяти события тех дней... Простившись с Братченко в будке стрелочника, я пошел в город, к одним знакомым: домой-то возвращаться нельзя было. Меня спрятали в чулане. Едва за мной закрылась дверь, как я почувствовал страшную слабость и забылся... Несколько дней я пролежал без памяти.
Я очнулся от того, что кто-то ласково шептал мне в ухо: «Лешка! Ты слышишь? Ты слышишь меня?»
Открыв глаза, я увидел Братченко. Он рассказал, что белые из города выбиты, восстановлена Советская власть.
Выздоровев, я вернулся на работу в Чека. А работы хватало. Мы боролись с бандитизмом, ловили недобитых контрреволюционеров. Наконец в городе была налажена нормальная жизнь. И тогда я стал замечать, что Федор Гаврилович уединяется по вечерам, а иногда в его кабинете свет горит до утра. Обычно он ничего от меня не скрывал, а тут на вопрос, чем он занимается по ночам, смущенно пробормотал что-то невразумительное. О том, что Братченко пишет свои воспоминания, я узнал случайно. Мне нужно было взять у него какой-то документ. Это было уже поздней ночью. Федор Гаврилович спал, положив голову на край стола. Подойдя, я заглянул через его плечо и увидел вот эту самую рукопись... Молод я тогда был и глуп. У меня хватило бестактности наутро посмеяться над Братченко и указать ему на некоторые орфографические ошибки, подмеченные мной. Он сказал: