Марина смутилась. Нет, она совсем не имела в виду тот незначительный эпизод с розовым шарфиком Гусевой — она уже забыла об этом. Но просто ей хотелось верить, что девчонки поймут ее, если поговорить с ними с глазу на глаз.
— Они мне ничего не должны, но я чувствую, что они находятся под чьим-то влиянием. И скорее всего здесь главную роль играет Галя Светлова. Разве ты не замечаешь, как она держится и как все остальные прислушиваются к каждому ее слову. Да что там — к слову! Она говорит совсем мало — они ее взгляда слушаются!
Маша задумалась, и легкая морщинка легла на ее лбу.
— А что… — медленно проговорила она, — может быть, это и так. Знаешь, давай я сама поговорю? Нет, не с этими пацанками, а с Чайкой. Сначала с ней, а там видно будет. Хочешь, бригадир, я их заставлю работать? — Маша крепко стукнула сжатым кулаком по коленке. Они сидели на крыльце барака, где могли поговорить спокойно и без свидетелей. — Потолкую я с Чайкой по душам… А если сорвется, то все равно по-моему будет, а не по-ихнему!
— Ты мне скажи, Маша, только не сердись… Эту Галю Чайку ты раньше знала?
На столбе, рядом с крыльцом, висела электрическая лампочка, свет ее падал на лицо Маши Добрыниной, и Марина могла наблюдать, как менялось выражение этого милого, выразительного, с чуть заметными веснушками лица. Вот исчезла сердитая морщинка, и в глазах появилось новое, еще незнакомое Марине выражение — они стали грустными и тревожными.
— Если нельзя, то не рассказывай, — тихо добавила Марина.
Маша вздохнула:
— Всего не расскажешь, бригадир… Это нужно всю мою жизнь рассказать. А у тебя и своей печали хватает…
Она помолчала немного, и Марина боялась нарушить это молчание.
— Гальку Чайку я никогда не знала и в глаза не видела, — словно вспоминая что-то очень далекое и наполовину забытое, начала Маша. — Не знала я ее. А она про меня знала. И фотографию мою видела — у нас дома, на стене… Привел ее в наш дом мой брат Санька. Шуриком мы его звали. Чайка тогда еще не была Чайкой — это же ее воровская кличка. Ничего она в жизни не понимала, хотя уже хватила горя по самое горло. Ну, про это — потом. А Санька мой — это он мне все в письмах писал — помог ей однажды. Можно сказать, из рук одного подлеца вырвал… Чуть не зарезал его тогда Санька, да спасибо, при этом была его девчонка — Мурка. Словом, обошлось… Ну и привел Санька Галину к нам домой. Тогда еще мать наша была жива.
Маша опять замолчала. Ветер качнул лампочку — по лицу пошли тени.
— А потом так получилось, что Саньке с Муркой надо было из Москвы смываться… Куда Гальку деть? Мать тогда умерла наша… Ну и пришлось им брать ее с собой. Воровать они ей не позволяли, сами на пару бегали, а ей не позволяли. Сколько уж они так втроем прожили — точно не знаю, потому что мне Санька тогда редко писал, а потом и вовсе замолчал. Полгода ничего не знала, что с ними и где они. Потом от Мурки весточку получила. Тут с одного этапа наша московская девчонка была. Санька погорел на чем-то, дали ему год. Мурка все берегла Галину, а тут — война. Как уж там у них получилось, этого я тоже толком не знаю, но мне та девчонка сказала, что Чайка обратно в Москву поехала, у нее там отец где-то был. Говорят, большой начальник, только с матерью у них было неладно. Вот Галька и решила отца разыскать…