Брага была крепка, крепче прежней, и язык мой больше не советовался с головой.
— Слушай, как тебя там? — начал я нерешительно, чтобы забить муторный страх. Девушка нервно переводила взгляд с него на меня, и обратно, видимо почувствовав, уж не знаю чем, что речь пойдет о ней.
— Иди, — коротко кивнуло Оно покойнице, и та удалилась, неуверенно оглядываясь.
— Зови уж «Оно», раз начал! — усмехнулся он, глядя на меня.
— Да нет, неудобно так, как-то!
— А чё «неудобно»? До этого удобно было, ни че?
— Не, ты меня не сбивай! — уперся я, снова ощущая родные объятья Господина Зелена Змия: — Ты мне скажи вот че! — и тут я глубокомысленно заткнулся, как и всякая пьянь, которая резко забывает, что собиралась только что сказать. А вспомнить уж никак!
— Хм, ты о чем? — он сделал вид, что озадачен, а сам, гад, улыбался! Ну, нет, меня не собьешь! Поглядев на костер, я увидел множество девченок, красивых даже отсюда.
— Слышь, а че они не гниют? — чувствуя себя совсем тупым, спросил я. А разве, вообще, это хотел спросить?
— Че — не гниют? Гниют, — ответил он совершенно спокойно: — Только медленно очень.
— А-а… А это… — я, кажется, опять забыл, чего хотел. Да блин!
— А, да, отпусти ее, что ль? Че мучаешь!
— Кого?
— Ну… ее! Девку эту. С которой ты целовался.
— А-а, во-он ты про че! А я-то думаю, че прикопался, че надо!
— Ну, я и говорю! — обрадовался я.
— Да-да, вот ты и говоришь, — заржал он. Я захихикал вместе с ним.
— Нет! — вдруг совершенно серьезно, как ударил он, уставясь на меня.
— Чего — нет? — не въехал я.
— Ничего нет! Иди, погуляй лучше! Когда еще придется?
Он вскочил, и поволок меня за собой к костру. Там бренчали балалайки, свистели и переговаривались дудки — а вместе так весело, так разухабисто! Мертвецы, кто посвежее, половчее отплясывали, а кто поплоше — неуклюже топтались, щеря черные зубы. Девки визжали, мужики ухали. Шальной дух праздника не на жизнь а на смерть — буквально! — витал в воздухе вперемешку со сладковатым приторным духом разложения.
— Эх, да так твою растак, да мать твою об угол!! — заорал я. Удалая дурь ударила в голову, и я пустился вокруг костра. Ноги слушались плохо, но мне наплевать.
— Хой-хой, ненавижу жизнь!! Оп-па, под-дохнуть!!! — вопил я, сколько есть дури. Мертвецы ржали, и радовались. Видимо, даже для них я — потеха. А я не жалуюсь — на то и Шут.
— Веселись, народ! Гуляй! Эх, да мать твою, грех!
Мне стукнуло в башку — а не сигануть ли через костер, в человеческий рост?
— И сигану!
Разбежался — и р-раз!!! — небо закачавшись, накренилось, я поцеловался с землей…
…и это последнее, что я помню, лежа в сырой и затхловатой темноте. Башка разламывается, особенно в затылке. Я пощупал его деревянной рукой — шишка! Огроменная шишара, какой у меня еще не бывало! Эй, а может у меня и сотрясение имеется? Раз «чердак разобран», значит, я где-то неслабо навернулся, по-пьянке обычное дело. При сотрясениях, кажись, слабость и тошнота, насколько я помню из детства. Но ведь с «пошмелья» то же самое! Ну, так и как же я пойму, где последствия веселья, а где сдвиг мозгов? Руки трясутся при мысли о том, чтобы встать. Блевать тянет. А лежать-то жутко неудобно — под спину, пониже лопаток, давит камень — не камень, кирпич ли, хрен поймешь! И ведь, зараза, как раз где у меня два позвонка не на месте! Но сдвинуться толком не могу: только шелохнуся, все внутренности решительно ползут к горлу, протестуя. Нет, лежать тихо, и ждать, пока само уймется!