Я полежал тихонечко, прикрыв вылезающие глаза ладошками. Скоро стало будто легче, я решился даже аккуратно их приоткрыть. Подумал — да! без последствий! — что надо бы уже выяснить, где хоть валяюсь. Пошарил рукой — доски, сыроватые, вроде некрашенные, кожа не цепляется за обколупки краски. Когда глаза привыкли, разобрал, что надо мной низкий потолок, кое-где рассохшийся, и в щели свисает какая-то дрянь, типа пакли. Свет не пробивается нигде, это мне показалось. Неловко повернув башку, вгляделся в угол, там что-то… дежа-вю какое-то! Я здесь был? Какая-то доска, паутиной затянутая, и эти… не-ет! Ма-ма! Опять они — ГЛАЗА! Это ТОТ ДОМ!!!
Бежать, прочь бежать! Ужас застил разум, и я, ободрав колени, расшибив левую кисть, помчался прочь. На пороге споткнулся, зацепился щекой за гвоздь, но, почти не заметив этого — скорее, только скорее! — вылетел из кошмарного дома, и помчался по росе не знаю куда, лишь бы отсюда подальше!!
Силы пьяницы и ганджамана надолго-ль хватит, и вскоре я перешел на шаг, задыхаясь. В груди зверски ломило, каждый вдох давался с трудом, слюна вязла во рту. Пошел совсем тихо, сбиваясь, потом остановился, тяжко схаркнув тягучую смесь крови и слизи. Я не лечился и матери не говорил, но кровью харкаюсь давно, и так надеялся там, в городе скоро подохнуть, злорадно подозревая у себя чахотку. Врачи чего-то вяло прописывали, но кому это надо? А вот сейчас я не смогу удрать, и умру от ужаса. Страх колотится в горле и голове, сводит живот, но бежать больше нет сил. Только быстро идти. И то больно очень, но мысль о том, чтобы дожидаться, когда меня сожрут эти глаза в углу — невозможна! О, Боже, позволь мне умереть самому! Отправь меня в ад, но только не к нему! Кровь колотилась в голове и конечностях, и вдруг разом стало больно во всех ушибленных и ободранных местах. Я не знал, за что схватиться. Собрал все силы и заставил себя бежать, как-нибудь, почти не дыша, но бежать. Колени плохо сгибались, я то и дело переходил на шаг, но снова пускался в бег. Из разорванной щеки текла кровь, измазала уже всю грудь, я зажал ее рукой. Кровавая слизь запекалась на губах, стекала изо рта, но некогда даже схаркнуть. Впереди возникла знакомая калитка, ноги сами несли к бабке. В глазах помутилось и совсем потемнело, они готовы были вылезти, так давило изнутри. Голова горела и летела к чертям. Я втиснулся в калитку, и, чувствуя удушение полное, рухнул на крыльцо. Прохрипев:
— Баб…ка, поды…ха…ю…
Кровь хлынула горлом, и хватая скрюченными пальцами образ смеющейся Король, провалился в бездну.