Нефертити мучилась ревностью, она прекрасно видела, каким взглядом окидывает ее муж, и понимала почему. Но что она могла поделать? Срочно растолстеть, чтобы иметь пышные бедра и мощную грудь? Или поглупеть, чтобы не вести с фараоном умных разговоров? Мало того, после родов царица не скоро стала готова к любви, это тоже сказалось.
Эхнатон словно поделился надвое – днем общался с умной Нефертити, а ночью спешил в объятия глупенькой, но очень хитрой и такой страстной Кийе. Вот когда он оценил слова начальника Дома войны Хоремхеба, который однажды, смеясь, сказал, что для ложа женщине нужен не ум, а только крепкое междуножие. Пер-аа мучило чувство вины, казалось, он предает Нефертити, ведь раньше ходил в гарем, только если она была на сносях, это чувство как гниль разъедало их с женой отношения. Пока разлад не бросался в глаза окружающим, но его чувствовали оба. И оба ничего не могли поделать…
Нефертити ждала каждый вечер, прислушиваясь к звукам и шорохам, и все чаще засыпала поздно ночью в слезах. Ее девичья фигурка больше не интересовала пер-аа, у него была другая. И не помогли ни годы счастья, ни шесть царевен, ни взаимное уважение, ни былая любовь. Именно потому что любовь теперь оказалась былой…
Нефертити надеялась, что мимолетное увлечение скоро пройдет, мужчина не может быть всю жизнь только с одной женщиной, вон царица-мать Тийе столько лет терпела у пер-аа целый гарем и других жен, а потом даже собственную дочь. И она, Нефертити, сумеет вытерпеть, дождаться, когда муж вернется в ее спальню. Ничего, тем крепче будут его объятия!
Днем она старалась не подавать вида, как тяжело, была приветлива и ласкова с фараоном. Это добавляло Эхнатону чувство вины, он начинал злиться, мысленно непонятно в чем обвиняя жену, выискивая у нее несовершенства. Находить не удавалось, Нефертити по-прежнему была очень красива, стройна (лишь слегка обвис живот, что неудивительно после шести родов), умна и все понимала. Пожалуй, именно последнее бесило фараона сильнее всего. Лучше бы кричала, попыталась сжить со света соперницу, корила его, но только не молчала и не смотрела с надеждой. Впервые за много лет ему хотелось не мирной ласки и нежности, а бурной страсти, пусть с болью и даже ненавистью! Эхнатон не узнавал сам себя.
Кийе ежедневно прислушивалась к себе, изводила лекаря в надежде забеременеть, но пока ничего не происходило. Мало того, после ее запретных дней пер-аа словно забыл о наложнице. Та бесилась, избивая служанок, казалось, все вокруг сговорились, чтобы отвадить от нее Эхнатона!