— Гребаный ганду, — проворчал Санджай, употребив жаргонный эквивалент слова «задница». Все эти свихнувшиеся ублюдки просто не могут не трепать языком, йаар.
— Хорошо еще, что в баре были в основном иностранцы, которые не понимали, о чем он толкует. Там был также один из наших парней, который сказал этому Джитудаде, чтобы он не распускал язык, а тот стал размахивать пистолетом и кричать, что ему плевать на Абдель Кадер Хана, потому что у него на Кадера свои виды и он разделает его точно так же, как Маджида. Парень сразу же сообщил об этом Кадеру, и тот сам приехал туда вместе с Назиром, Халедом, Фаридом, Ахмед Задехом, Эндрю Феррейрой и еще кое с кем из наших и расправился с этим психом.
— Черт, как жаль, что я пропустил это, — сокрушался Санджай. — У меня давно уже руки чесались прикончить этого подонка, особенно после того, как он убил Маджида. Но меня услали тогда с заданием в Гоа, так что Кадер сделал работу без меня.
— Они встретили Джитудаду с его дружками на автостоянке около отеля. Те стали сопротивляться, поднялась стрельба. Двоих наших ранили в этой схватке. Один из них был Хусейн — ты знаешь его, он теперь устроился счетоводом на причале Болларда. Ему оторвало руку очередью из двуствольного ручного пулемета с обрезанными стволами, который пользуется таким успехом у публики. Если бы Ахмед Задех не схватил его и не утащил в больницу, из Хусейна вся кровь бы вытекла на этой автостоянке. Всех четверых — Джитудаду и троих его дружков — пустили в расход. Кадербхай самолично сделал четыре контрольных выстрела в голову. Но одного типа из их банды не было на стоянке, и он смылся. Мы его так и не нашли. Сбежал в Дели, и следы его затерялись.
— Мне нравился Ахмед Задех, — тихо произнес, как высшую похвалу, Санджай, вздохнув по погибшему товарищу.
— Да, он был хорошим парнем, — согласился я, вспомнив Ахмеда, у которого всегда был такой вид, будто он высматривает друга в толпе. Он умер, держа меня за руку.
Назир продолжил рассказ, изрыгая слова угрожающим тоном, — можно было подумать, что он проклинает нас всех.
— Когда пакистанские копы устроили облаву на Кадербхая, — перевел Санджай, — то было ясно, что их навел Абдул Гани.
Я молча кивнул. Это действительно не мог быть никто другой. Абдул был родом из Пакистана, там у него сохранились обширные связи, в том числе в высших эшелонах. Он сам не раз говорил мне об этом. Я удивлялся, почему это сразу не пришло мне в голову, когда копы совершили налет на наш отель в Карачи. Очевидно, он мне слишком нравился, чтобы вызвать подозрения. А еще вероятнее было, что мне льстило его внимание. Он был моим непосредственным боссом и не жалел времени и сил, чтобы наладить дружеские отношения со мной. И к тому же в тот момент мои мысли были заняты другим. Когда я сидел в мечети рядом с Халедом и Кадербхаем и слушал Слепых певцов, во мне зрело желание отомстить. Прочитав записку Дидье в желтом дрожащем свете храмовых светильников, я принял решение убить мадам Жу. Я помнил, что сразу после этого встретил взгляд Кадербхая, полный любви. Вероятно, эти два чувства — любовь и ненависть — помешали мне увидеть очевидное, догадаться о предательстве Гани. Но если я не сообразил это, то, может быть, я что-то еще пропустил?