Корнышев впервые увидел человека, приговоренного к пожизненному заключению. Изможденное лицо. Нездоровый цвет кожи. Нервные, суетливые движения. Взгляд потухший. Он все время прятал глаза. Едва его ввели, зыркнул взглядом, зафиксировав в памяти два новых, никогда прежде не виденных лица – Корнышева и приехавшего с ним Горецкого, – и тут же уставился в пол, как провинившаяся и ждущая неминуемого хозяйского наказания собака. Вид этого человека неприятно поразил Корнышева. Никогда прежде не был с ним лично знаком, но видел фотографии из той, прежней, жизни, и случившаяся в этом человеке перемена лучше всего поведала о степени свалившихся на него несчастий. Корнышеву вспомнился разговор, который у них с Горецким накануне был.
– Я попробую его раскачать, – сказал Горецкий. – Но надежда есть только в том случае, если он еще не потух окончательно. Если сломался и живет уже не как человек, а как животное, – с ним уже ничего не сделаешь. Это психика, уважаемый. Такая штука – вроде бы что-то эфемерное, руками не потрогаешь, а вот перемкнет человека, и ничего ты с ним не сделаешь, как ни бейся.
Сейчас, когда Корнышев увидел осужденного, ему показалось, что дела плохи. Даже посмотрел украдкой на Горецкого, пытаясь определить, какое впечатление на него произвела эта встреча, но Горецкий был невозмутим, рассматривал вошедшего, словно пытался понять, с какой стороны к тому можно подступиться.
– Здравствуйте, Виталий Сергеевич, – сказал Корнышев. – Присаживайтесь, пожалуйста.
Осужденный послушно опустился на стул, но перед тем бросил на Корнышева быстрый взгляд. Похоже, ничего хорошего он не ждал. Он вообще не ждал от жизни ничего хорошего. Прав Горецкий. Если человек сломался, попробуй-ка выцарапать из него что-либо полезное. Вряд ли получится.
– Назовите себя, – попросил Корнышев.
– Иванов Виталий Сергеевич. Статья сто пять. Приговорен к пожизненному заключению.
– А что такое у нас статья сто пять? – спросил Корнышев.
– Убийство, – ответил Иванов глухим голосом, глядя в бетонный пол.
– С кем же это вы так жестоко обошлись? – спросил Корнышев, и его вопрос прозвучал неуместно легкомысленным в этих страшных стенах, откуда для собеседника Корнышева будет только одна дорога – до тюремного кладбища, где его когда-то небрежно зароют, а вместо памятника воткнут в землю табличку с номером.
Иванов поднял глаза и посмотрел на Корнышева затравленным взглядом. Корнышев молчал. И все это выглядело так, будто он действительно ожидал ответа.
– В приговоре все написано, – пробормотал Иванов, не понимая, что от него нужно этому незнакомцу, крепкому молодому мужику с холодно-циничным взглядом умных глаз, в котором человек служивый угадывался, несмотря на его вполне цивильный наряд.
