– Значит, за нашу с вами совместную поездку, Женя! – предложил тост Горецкий. – А все-таки жалко, что вы с нами не пьете, – вдруг озаботился он. – Может быть, совсем чуть-чуть?
Женя посмотрела на Глеба, словно прося у него защиты. И он понял, что сейчас очень удобный момент. Вот сейчас ее и надо выпроваживать.
– Ты все так же себя неважно чувствуешь? – спросил участливо Глеб. – Может, пойдешь отдохнешь?
Женя с готовностью кивнула.
– Да, хорошо бы, – сказала она, глядя с благодарностью на Глеба.
– Не-е-ет, так не пойдет! – возмутился Горецкий. – Только что я вас увидел, и вы уже лишаете меня своего общества!
Но Женя уже поднялась из-за стола. И напоследок, прежде чем уйти, она спросила:
– Глеб! А что такое достоевский?
Изумленная тишина повисла над столом, и стало слышно, как далеко внизу, под окнами, шумят расшалившиеся дети.
Корнышев смотрел на Женю. Горецкий смотрел на Глеба. Глеб смотрел в стол и медленно багровел, словно вдруг разглядел в столешнице нечто неприличное.
– Достоевский, Женя, – это такой писатель, – неестественно ровным голосом сказал Глеб.
– Понятно, – смутилась Женя.
И только теперь гости поняли, что все это – не шутка.
Женя вышла из кухни. Глеб поднял глаза. Гости молча смотрели на него.
– Она больна, – сухо произнес Глеб. – Прошу прощения за то, что сразу вас не предупредил.
* * *
Когда остались втроем, можно было переходить к разговору о делах, ради которых приехал Горецкий, и посмурневший Глеб уже не притрагивался к водке, но Горецкий хотел, чтобы беседа текла как бы сама собой, вроде бы ничего серьезного, просто собрались старые приятели с единственной целью пображничать, и дело только в этом, а разговоры – это между прочим, только чтобы за столом не молчать. Горецкий лично разлил водку по рюмкам, скосил глаза на хмурого Глеба, но демонстративно не заметил его хмурости и сказал беспечно:
– А я только сегодня в Москву прилетел. Получается, что с корабля на бал. Давай, Глеб, выпьем. За то, что не отказываешь. За то, что к тебе в любой момент можно завалиться и водки попить.
Он старательно пытался вытащить Глеба из трясины расстроенных чувств, но это было так прямолинейно и так все на виду, что Глеб решил, что надо все проговорить до конца и тем самым закрыть тему, чтобы не оставалось поводов для домыслов и чтобы не случалось больше неловких ситуаций.
– Женя попала в автокатастрофу, – сказал он, посмотрел на Горецкого, и улыбка на лице Ильи мгновенно испарилась. – Катастрофа была страшная. Ее приятель, который был за рулем, погиб. Сама же она была в коме несколько дней. Выкарабкалась чудом, но ее собирали буквально по кусочкам, все ее тело в швах. Первое время после того, как она пришла в себя, она никого не узнавала. Помнила только отдельные слова. Ей давали в руку ручку, предлагали написать свое имя – она не могла этого сделать. Она тогда и она сейчас – это небо и земля. Но какие-то проблемы сохраняются. Она всегда мучается, когда ко мне кто-то приходит. Пытается угадать, видела раньше этого человека и должна ли помнить его имя. Я не знаю, восстановится ли она когда-нибудь полностью.