Точно, злился. Просто в состоянии бешенства был.
– Она должна тебе сказать, какого черта здесь оказалась и кто ее послал. Я ничего не имею против нее лично, но шутки шутить мы не будем. Теперь сдай оружие.
Баранов безропотно передал Хамзе свой пистолет.
– И еще, Антон, заранее предупреждаю: про любые глупости забудь! Ты свой лимит на глупости исчерпал!
Баранов полыхнул полным ярости взглядом.
– Исчерпал! – зло повторил Хамза. – Говорить с нею будешь только по делу. Я скажу, о чем ты будешь спрашивать. Ничего личного, ни единого слова! И без глупостей, прошу тебя, чтобы мы там свалку не устроили, не напугали беременную женщину.
Открыл входную дверь.
– Войдите!
В комнату ввалились трое крепышей. Все они служили в «Барбакане», и про каждого из них Китайгородцев твердо знал: по первому знаку Хамзы бросятся вперед, не раздумывая, и будут ломать, пока не обезвредят, кто бы там перед ними ни был. Вот зачем отлучался Хамза. Баранов тоже все понял, побледнел.
– Я поеду с вами, – сказал Хамзе Китайгородцев.
– Зачем? – хмуро осведомился шеф.
Не было у него такого в планах.
– Я ведь этим делом занимался, информацией владею, – поспешил обосновать собственную нужность Китайгородцев.
На самом деле он хотел, чтобы рядом с Барановым в эти трудные для него часы хоть кто-то был, кто не против Баранова, у кого хоть капля сочувствия будет.
– Хорошо, – коротко сказал Хамза.
То ли не расшифровал Китайгородцева, то ли все понял, да не нашел причины отказать.
* * *
Ехали двумя машинами. Китайгородцев сел в ту, где были Хамза и Баранов. Хамзе это, кажется, не очень понравилось, но он промолчал.
Баранов оказался зажатым на заднем сиденье между Китайгородцевым и другим охранником. Хамза сидел впереди и сказал, не оборачиваясь:
– Антон, тебе глаза сейчас завяжут. Так надо.
И сидевший рядом с Барановым охранник тут же достал из кармана траурный черный платок – и это у них было готово, оказывается, и снова Китайгородцева происходящее покоробило.
Баранов не возразил. Ему завязали глаза. Наверное, Хамза не хотел, чтобы Баранов знал, где прячут его Люду, и не попытался потом ее разыскать.
Поехали в Москву. По дороге Хамза инструктировал Баранова, о чем тот должен расспрашивать Людмилу, а о чем не имеет права говорить ни в коем случае.
Китайгородцев отрешенно смотрел в окно. Город за тонированным стеклом выглядел мрачным, словно на него во внеурочный час вдруг опустились сумерки.
Въехали на территорию какой-то больницы, проехали через всю территорию, огибая один за другим бесчисленные корпуса, и, в конце концов, въехали в распахнувшиеся перед ними ворота, оказавшись в довольно большом, способном вместить еще две или три такие же машины, плохо освещенном помещении. Ворота закрылись, отгораживая их от дневного света. Двое мужичков в медицинской униформе топтались неподалеку. Один из охранников «Барбакана» их прогнал, и только когда помещение обезлюдело, Баранова вывели из машины и сняли с его глаз повязку. Лучше бы пока этого не делали. Когда вслед за Хамзой процессия направилась к дверям грузового лифта, обнаружилось, что тут сторожили изгнанные на время санитары. У лифта стояла каталка, а на каталке лежал труп. Кто это был – не понять, простыня скрывала покойника, но угадывался силуэт и торчали голые задеревеневшие ступни. Китайгородцев видел, с каким ужасом смотрел на страшную каталку Баранов – не мог отвести взгляд все то время, пока не пришел лифт.