Они, возбужденно переговариваясь, вернулись в казарму. Вряд ли после такой встряски смогут уснуть, но тут уж ничего не поделаешь. Завтра Бочарова все равно обещала батальону дневку — отдохнуть перед наступлением.
Рывком Алексей поставил Митяя на ноги.
— Гвоздь — это кто?
— Узнаешь, кто! Он тя под суд отдаст!
Пришлось еще пару раз съездить хама по морде, чтоб окончательно привести в разум. Только тогда был получен четкий и ясный ответ: Гвоздь, а вернее Гвоздев — председатель дивизионного солдатского комитета. Ага, понятно.
Штабс-капитан увесистым пинком под зад отправил Митяя восвояси, обернулся — и расстроился.
Оказывается, Шацкая никуда не ушла и видела мордобитие. Нехорошо.
— Почему не вернулись на пост? — хмуро спросил Романов. — Не будет никакого взыскания. Это я для них сказал. Идите, Шацкая. Ложитесь отдыхать. Я вместо вас додежурю.
Как девочка будет на часах стоять после того, что пережила? Вон у нее снова губы прыгают и слезы потоком.
— Простите меня, господин старший инструктор! — всхлипнула Шацкая. — Я так перед вами виновата… У-у-у, — вырвался у нее совсем детский, скорбный вой, и адмиральская дочка разревелась не на шутку.
Алексей приблизился, осторожно погладил ее по острому плечу.
— Бросьте. Вы вели себя по-геройски. Все попрятались, вы одна остались на посту.
— Не-е-е… Я перетрусила… Вы приказали стрелять, а я не смогла. Какой из меня солдат…
Он отвел ладонь, которой она закрывала зареванное лицо.
— Я знал, что вы не выстрелите, потому и отдал такой приказ. Если б вы его уложили, солдаты сбегали бы за оружием и перебили б нас всех до последнего человека. Мы с вами отлично разыграли эту репризу. Как Бим и Бом.
Он нарочно пошутил, чтоб она перестала плакать. Кажется, удалось. Шацкая достала платок и яростно высморкалась.
Алексей еще сказал:
— Каждого хама убивать — этак мы без армии останемся. Свой все-таки.
Девушка сверкнула еще влажными, но уже не жалобными глазами:
— Какой он «свой»! Хуже всякого немца! Я хотела его убить, пальнуть прямо в наглую рожу. Хотела, а не смогла. Не смогла убить живое существо! Как же я в атаку пойду?
Никогда, ни в какие времена не бывало, чтоб такие девушки надевали военную форму и брались за оружие, подумал Романов. Не мужеподобная кавалерист-девица, ищущая приключений, и не бой-баба вроде Бочки или старостихи Василисы Кожиной, а хрупкое создание, которому судьба и природа определили играть на фортепиано да вздыхать над чувствительными стихами.
— Господи, помоги! Дай сил! — Шацкая сдернула фуражку, опустила голову и несколько раз быстро перекрестилась. Ее голос прерывался. — Господи, сотвори чудо! Укрепи мой дух и мою руку!