После завтрака Цигель тоже немного повеселел. Вышли на нежаркое сентябрьское солнце, в пресыщенное спокойной жизнью, полное весело развевающих цветных флагов на ветру пространство Дании. И все же оно не в силах вот уже несколько веков отвязаться от слов Гамлета – «Подгнило что-то в Датском королевстве». Миновали парк Тиволи, магазин с хрусталем и винами, пересекли проспект Андерсена, по обеим сторонам которого тянулись велосипедные колеи: такое число велосипедистов можно в Израиле увидеть лишь в Судный день. Но там это, в основном, дети. Здесь же целые семьи с детскими колясками, прикрепленными к раме заднего колеса, неслись вдоль улиц.
Остановились у муниципалитета – очаровательного здания средневековья с немыслимыми коньками на крыше, то ли выросшими из сказок Ганса-Христиана Андерсена, то ли давшими повод для них. Внезапно из дверей муниципалитета, по ступеням, посыпалась толпа. Молодые парни в каких-то марлевых женских платьях плясали, раскидывая в стороны волосатые ноги, и осыпая всех рисом. Оказалось, что это свадьба. Ее тут празднуют в муниципалитете.
Толпа продолжала напирать, толкая в улицу Фридериксберггаде, открывающую главную прогулочную – Строгет. В столь ранний час улица уже была забита людом. Толпа пронесла мимо мемориальной доски, которая заставила Цигеля вздрогнуть: в этом доме родился и проживал долгие периоды своей жизни знаменитый датский философ Серен Кьеркегор. Ощущалась отчужденность толпы, неприкрыто выступающая за холодным нордическим равнодушием. Половодье человеческих глаз по-рыбьему скользило мимо.
Постояли они у знаменитой русалочки, затеряно и печально каменеющей на берегу под безликое щелканье фотоаппаратов.
Долго глазели на оловянных солдатиков сменяющегося караула у королевского дворца, вышагивающих рядом с не менее игрушечными пушками.
Зашли в экзотическую чайную, увешанную картинами, виртуозно написанными в подражание средневековью, пили чай из особых красочных чашек. Тут Цигель совсем успокоился.
На закате любовались готовящимися раствориться в ночи шпилями соборов и церквей, составляющих родовой силуэт датской столицы.
Утром Цигель опять встал в отвратительном настроении, которое вовсе усугубил громоздкий, как склеп, музей скульптора Торвальдсена. Убивала скука подавляюще огромных статуй, конных и пеших, которые, казалось, сделаны были из массы грязного папье-маше. Тяжеловесный Торвальдсен наводил тоску не только своим именем, но и неутомимостью каменотеса, дровосека, палача природы. Редкие посетители в этой анфиладе помещений, выстроенных прямолинейно, как по ранжиру, и потому более пугающих, чем запутанный ходами лабиринт, обнаруживались, как мокрицы в складках скульптур. Да и редкие смотрители, сплошь мужчины, неряшливые, облысевшие, большетелые, тоже были подобны замшелым конторским мокрицам.