Цигеля невозможно было оторвать от газет и телевизора.
При этом, с какой-то отчаянной активностью он продолжал собирать данные и фотографировать все, что попадалось под руку и по его мнению было значительным.
Первого мая тысяча девятьсот девяностого Еврейское Агентство объявило о рекордном числе евреев, прибывших в Израиль. Второго мая в Андижане вспыхнул погром. Разграблено было около ста магазинов, подожжены тридцать две квартиры, принадлежавшие евреям. В следующий раз будем убивать евреев, – грозились погромщики.
Двенадцатого декабря глава правительства Израиля Ицхак Шамир встретился в Вашингтоне с министром иностранных дел СССР Шеварднадзе.
Двадцать шестого декабря было официально объявлено о всестороннем восстановлении дипломатических отношений между Израилем и СССР.
Дело казалось неслыханным: к концу года в Израиль приехало двести тысяч репатриантов.
Цигель пытался это обсуждать с Орманом, зайдя к нему как-то вечером. Цигеля почему-то особенно поражало, что часть репатриантов плывет на кораблях из Одессы через Босфор и Дарданеллы.
Орман же отвечал на это явно загадочно и даже как-то пугающе:
«Чтоб дух витал над водами – необходим ковчег».
– Просто какая-то лестница Иакова, – пытался Цигель быть на уровне Ормана, – но ведь и опасно. Сколько шпионов может сюда пробраться.
Ответ бросал Цигеля в дрожь:
– Лестница может вести к Богу, но и на виселицу. Знаете, я заметил, что в последнее время у вас одышка. Постоянная нехватка свежего воздуха гонит человека днем и ночью, заставляет все время куда-то бежать.
– Я вам говорю об опасности массовой репатриации, а вы мне о нехватке свежего воздуха.
– Шпионы были, есть и будут, потому что любовь и голод правят миром, а все остальное выдумано человеком, когда он сыт, бдит и между ног чудит.
– Кого вы так сосредоточенно рассматриваете?
– Это снимок венгерского еврея Георга Лукача, знаменитого критика-марксиста. Но я не его рассматриваю, – сказал Орман. – Меня интересуют лица на втором и третьем плане, мимолетные гримасы человеческой плоти, вечно толпящийся, глазеющий человеческий фон, их нескрываемое любопытство, жажда отметиться на фото, вспышкой остаться после своего исчезновения в небытии, в котором они, по сути, и обретаются. Я думаю, желание пребывать в таком небытии может быть мечтой лишь крота-шпиона, заушателя, осведомителя. С одной стороны, он должен раствориться, испариться, обратившись целиком в слух и глаз. С другой же стороны, – жить в вечном страхе: умереть под забором или сгнить в тюрьме, и быть похороненным под камнем с надписью «Неизвестное лицо».