28 сентября 2007 года
Договор купли-продажи квартиры на Котельнической набережной — я сейчас проверил — был заключен 13 февраля 1997 года. В то время, когда негодяй Мускатин, мой бывший директор, бесчинствовал, воруя и закладывая под свое имя деньги во «Властилине», я продал пустовавшую квартиру в Марьино, и, добавив гораздо больше половины от вырученных за нее средств, купил это бесценное, любимое жилье. Последним хозяином его был молодой банкир, к слову говоря, оставивший одной известной певице, маявшейся тогда без прописки, свою громкую ныне фамилию. Брак был фиктивным и расторгнутым ко времени нашей сделки, но достойно характеризовал продавца, служа чуть ли не поручительством его порядочности. Помню, что для расчетов я приехал к нему в банк с пачками денег, завернутых в писчую бумагу и схваченных резинками, но до пересчета дело не дошло: банкир, демонстрируя мне свое доверие, побросал белые брикеты с деньгами в угол за офисным креслом. Мы ударили по рукам, и больше я никогда его не встречал. К тому моменту он уже приобрел апартаменты на тихой Остоженке. Больше года я еще получал письма, адресованные его нынешней супруге, вроде бы поэтессе, передавал их через людей, посредничавших в нашей сделке. А потом писем стало меньше, да и видно было по конвертам, что это были рекламные рассылки или дежурные приглашения на светские вечеринки. Я рассудил, что и банкир, и его поэтесса даже обрадуются, если эти письма не дойдут до них.
Большая Наталья очень помогла мне с оформлением этой сделки, и, признаться, во многом инициировала ее. Летом предшествовавшего покупке года она успела увековечить меня в простеньком клипе на песню «Колыма». Во время съемки я разевал рот под фонограмму, лившуюся из переносного магнитофона, проплывая в продолжение нескольких дублей туда и обратно, по Москве-реке, вдоль своего будущего дома, одного фасада которого хватало, чтобы успеть записать все три куплета. Я так и остался в этом клипе памятником своей судьбе, словно по волшебству перенесшей меня из колымского поселка в самое сердце вожделенной Москвы, в подъезд между булочной и «Иллюзионом», про который Раневская, некогда проживавшая в этом же крыле, смешно говорила: «Я живу между хлебом и зрелищем».
Это трижды верно не только в отношении географии.
Позавчера по просьбе Исаченкова, я звонил Гале Евдокимовой, чтобы уговорить ее сняться в фильме, посвященном юбилею ее погибшего мужа. Галочка была откровенна: ей трудно говорить перед камерами о том, что теперь болит еще сильнее, чем в первые месяцы после Мишиной кончины. Слишком много обрушилась на нее, кроме страшной потери. Новое знание о Мишиной жизни, я полагаю, терзает ее больше, чем физическое отсутствие человека, которому она была безраздельно предана. Я снова предложил свести ее с юристами, которые помогли мне в тяжбе с «Аншлагом». Видно, после Миши осталось теперь много дел, которые она сама не разрулит, да еще газетные признания женщины, с которой Миша был близок до самого последнего в своей жизни дня ранят ее так, что не оставляют сил на другие воспоминания, в которых они всегда только втроем: она, Миша и Анечка.