— Скажите Филиппу обо всем, что узнали, — проговорила она в последний раз. — События вынуждают меня признаться ему в своем втором падении даже раньше, чем он узнает, что Агнес приемный ребенок. Так будет лучше. Между нами не должно быть новой лжи. Он осудит, вынесет мне приговор, узнав обо всем. Ничего не должно остаться в тени.
Сейчас, потеряв все, она в каком-то смешении отчаяния и возбуждения осознавала меру своего несчастья.
Она закрыла за врачом дверь, постояла немного в неподвижности, словно замороженная головокружительным ощущением того, что стоит между двумя призраками.
Легкий стук в дверь вернул ее к действительности.
— Мадам, — сказал Шарль, входя в комнату, — его у нас уже нет. Его увезли в церковную ризницу, где он останется на ночь. Кюре просил передать, что завтра, рано утром, его похоронят.
— Спасибо.
— Я также подумал…
Не находя слов, чтобы продолжить, он протянул к ней руку с разжатой ладонью. На огрубевшей коже блестело золотое кольцо, снять которое с закостеневших пальцев ему, вероятно, стоило большого труда…
Под конец дня северный ветер, дувший непрерывно несколько недель, вдруг сменился западным. Погода стала немного помягче, начиналась оттепель.
Под звуки капели, журчание ручейков воды, подтапливавших лед, наутро состоялась короткая церемония погребения.
Поскольку никто не знал, кто был этот покойник, а нашедшие его крестьяне снова ушли в лес охотиться па волков, при отпевании присутствовали только Флори, Шарль и Сюзанна. Да так было и лучше. Если бы кто-нибудь опознал Гийома, люди вспомнили бы некоторые странности, отмеченные за последний год, связали бы из между собой, и было бы недалеко до скандала. А когда-нибудь потом можно будет выгравировать инициалы на камне…
В холодной сырости церкви Флори дрожала от ужаса, от боли и отчаяния.
Говорят, что наш конец похож на нас самих. Конец Гийома был диким и жестоким, каким был он сам!
Погибнуть нераскаявшимся грешником!
Панихида окончилась, жалкая процессия направилась на кладбище, окружавшее церковь.
Воздух был насыщен влагой. Оттепель усиливалась.
Когда куски грязной земли посыпались на это тело, которое она знала таким пламенным, Флори поняла, что доля безумства, излишества, беззакония, отводимая нам с начала нашей жизни, лично для нее была исчерпана. Если она хочет быть спасенной, ей невозможно больше думать ни о чем другом, как о целомудренном существовании, обращенном на поиск блага. Разве позволено ей хотя бы надеяться на возвращение нежности и ласки?