Письмо было наконец отправлено. Желая лично убедиться в том, что с таким трудом достигнутое решение не будет изменено, Матильда просила Флори остаться в Париже дольше, чем та рассчитывала.
Побуждаемая к этому всеми обстоятельствами, Флори согласилась продлить пребывание на улице Бурдоннэ. Чтобы отвлечь ее от тяжелых мыслей, от подавленности, понять которую было совсем не трудно, и чтобы у нее не оставалось времени на то, чтобы передумать, Матильда окружила дочь самым пристальным вниманием. Этому помогали и встречи с былыми друзьями.
Почти каждый день приходила Алиса. Зачастила к Брюнелям и Шарлотта. Хотя они и не знали о возобновлении и последующем прекращении связи, которая, казалось им, порвалась уже пять лет назад, они инстинктивно проявляли солидарность с Флори, которую та воспринимала как дружественную поддержку.
Были также и встречи с давно потерянными из виду одноклассниками Флори. В предпринятой матерью спасительной операции приняли участие, сами того не понимая, Жанна и Мари.
Возвратившийся из Пуатье каноник одобрил такую тактику. В долгих беседах с кающейся грешницей он вдохновлял и поддерживал ее. Величие и одновременно некая хрупкость, исходившие от этого Божьего слуги, сжигаемого христианской любовью, оказывали большое влияние на мятущуюся душу Флори. Она подчинялась ему.
Прошли месяцы. В начале лета молодая женщина заметила, что Агнес, которую здесь очень хорошо приняли, тем не менее устала от перемены климата вдали от благотворного воздуха Турени. Да и всеобщее внимание, по правде говоря, начинало ее обременять. После той независимости, в обстановке которой она жила, а порой и подвергаясь упреками, часто казавшимся ей невыносимыми, она чувствовала огромную потребность в свободе.
Таким образом, они в конце июня возвратились в Турень.
От них приходили письма о том, что в Вансэе все хорошо. Агнес снова чувствовала себя превосходно. Они с Сюзанной и девочкой часто вспоминали радости и удовольствия пребывания в Париже. От Гийома не было ни слова. Многозначительно сообщалось о том, что вокруг, как и в доме, все спокойно.
Пожалуй, реже, чем обычно, но с постоянством, которое трогало мать, Арно, как и прежде, перед ужином, когда она возвращалась с улицы Кэнкампуа, заходил поболтать с нею в ее комнату. Он усаживался на постели, пока она готовилась к ужину, и говорил с нею о тысяче вещей. Слушая его, она отмечала, что в действительности он изменился меньше, чем можно было думать, судя по его виду. Семейная жизнь, любовь к жене, зрелость нравственная и физическая не отшибла у него вкус к интеллектуальным дискуссиям, он по-прежнему оставался во власти идей, переполнявших его ум.