Сгорели письма и дневники.
Сгорели мамины вышивки болгарским крестом и школьные портфели, курсантские конспекты и семейные фотоальбомы. Сгорела вся та рухлядь и весь тот хлам, который периодически вывозился из московских квартир — на дачу, и дороже которого, когда он исчез, ничего не осталось…
Сквозь шок ужаса к сердцу прокрались первые змейки боли. Олег тихо застонал.
Кто-то обнял его за плечи… Тимофеев.
— Не надо ни к чему привыкать, старик. Даже к собственным ногам, — притопнул он протезом. — Россию потеряли, не то, что дом. Пошли ко мне… Замоем это дело.
Они медленно побрели в город, на Вокзальную, где жил бывший майор.
«Ну и что, — утешал себя Еремеев, — во все смутные времена гулял по Руси красный петух. И в семнадцатом усадьбы горели, и теперь полыхают… Прав майор, сначала Россию потеряли, а потом и дома».
— Ты хоть можешь предположить, кто поджег? — спросил Тимофеев.
— Кандидатов предостаточно. Толку мало.
— Ты же следователь. Сам себе помочь не можешь?
— Не могу.
— Почему?
— Потому что сапожник всегда без сапог. Я не помню, чтобы в моей практике рассматривалось хоть одно дело о поджоге.
— Поджогов, что ль, не было?
— Сколько угодно. Но когда горят частники, как я, государству это по фигу. У нас частная собственность с семнадцатого года не в чести.
— Опять ты свою белогвардейскую волынку завел, — проворчал Тимофеев. — И как тебя такого антисоветчика в Афган выпустили?
— Врачи шибко нужны были.
— Это точно, — вздохнул Тимофеев. — А дом мы тебе отстроим. Не грусти. Может, у меня останешься?
— Спасибо. Поеду домой.
Ночью накатила бессильная ярость. Мафия бессмертна. Мафия беспощадна. Мафия многоголова. Но, как и всякая гидра, она уязвима, если бороться с ней ее же подлым оружием…
Сейчас он держит руку на горле одной из ее голов. Какая разница, кто ответит ему за сожженный дом — ивантеевские ребята, которых он сажал пять лет назад за разбой, или та черкизовская проходчица. Всем им одно клеймо — мафия. Мафия взяла, мафия и вернет. Он отстроит дом… Они заплатят сполна.
Он знает, как взять с них «капусту». И он возьмет ее. План родился глухой ночью. И утро, которое всегда мудренее вечера, не смогло поколебать ночных доводов. Утро, извечной трезвости утро, вынесло свой вердикт: план реален. Надо действовать.
Глава пятая
ДОЛЖНОСТНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ,
ИЛИ ОПЕРАЦИЯ «МУСОР»
Утро этого решающего дня Еремеев начал с медитации. Он сел поверх одеяла по-татарски и, слегка раскачиваясь, уставился на маячившую в окне серо-голубую башню черкизовской высотки.
«Я сделаю это. Сегодня я сделаю это, — повторял он про себя боевое заклятие. — Я должен это сделать. И сделаю это. Сделаю это, потому что мне очень нужны деньги. Мне нужно много денег, и сегодня я их добуду. Я добуду сегодня много денег. Я начну совершенно новую жизнь. У меня все получится. Я отниму эти деньги у мерзавцев. Они все мне должны. Я верну свои деньги. Я сделаю это. Сделаю!»