Вскрыла, извлекла пулю, но сказала нам, что он не жилец. И его поручили мне: не отходить, следить, чтобы не свалился со стола, так как может наступить возбужденное состояние; обтирать пот, ласково успокаивать, вселять надежду…
Он жил два часа… все время разговаривал со мной, держал мою руку… А потом вдруг сказал спокойным голосом: «Сестричка! Ведь я умираю…»
А я «вселяла надежду» — как трудно было выполнять это задание. Он — ленинградец… я просила его взять мой адрес… «После войны мы там встретимся, выпьем за Победу, будем танцевать», что от его ранения не умирают и проч.
— Не надо, сестра! Все не то, не так! Ты же не можешь за меня чувствовать, а я чувствую и знаю, что умираю. Давай не будем тратить время… У меня есть мама. Я у нее один, и у меня — она одна… Она в эвакуации… Запиши ее адрес, выполни мою просьбу — напиши ей о моей смерти: ты видела меня, слышала последней… Сухая похоронка убьет ее. Ей очень важно будет знать, что, умирая, я о ней только и думал… Ей нужны будут эти мучительные подробности…
Я попыталась протестовать, утешать, но он не отступал: «Ты не имеешь права не выполнить последнюю мою просьбу!»
Впал в возбужденное состояние и все повторял и повторял адрес матери… и я запомнила адрес и повторила ему… И я не придумывала сказок, а вместе с ним твердила адрес его матери, и у него распрямились мышцы лица.
…Я написала матери это страшное письмо. Более трудной просьбы за свою жизнь мне не приходилось выполнять. Она ответила, в письме содержалось много вопросов. Она решила, что я его девушка, спрашивала, давно ли мы познакомились, где, в одной ли части мы служили, при каких обстоятельствах его ранило, не развились ли у него на фронте волосы… А я же ей писала в письме, что к нам в МСБ он поступил уже раненным.
Главный хирург Волховского фронта был А. А. Вишневский, главный терапевт фронта — Н. С. Молчанов. Эти фамилии мы часто слышали от наших врачей и на собраниях, когда давались установки применять новый метод обработки и лечения ран. В разные годы войны менялись средства для повязок: то увлекались стрептоцидом («присыпьте рану стрептоцидом»), то мазью Вишневского, а то делали повязки с кровью.
К боли раненые относились по-разному. Бывало, изрешеченный изрядно только зубами скрипел, другие стонали, а часто человек с небольшим касательным ранением вел себя беспокойно.
Бывало и так, что осколочек торчит почти на поверхности и нет больше других ран, а солдат не дается сделать всего один новокаиновый укольчик — обезболивание, чтобы чуть-чуть рассечь ранку и достать пинцетом осколочек. Помню узбека… Не дает делать укол. Осколочек в голени. По существу, пустяк. Такой через три дня может на передовую идти, а он сел по-турецки на носилках и не дает обработку раны делать: