Солнце село, и было уже так темно, что спуск и кромка моря в конце улицы не были видны. В воздухе клубился туман и дым с запахом сжигаемых водорослей, чувствовалась осенняя прохлада, заставлявшая людей подумать о растопке очагов и прочих удобствах в наступающие длинные зимние вечера. Вокруг было тихо, однако Кейт услышала постукивание молотка в конце улицы. В Мунтайде не было других ремесел, кроме рыбной ловли, и Кейт поняла, что звук, должно быть, исходил от Эбенезера Фарриша, церковного сторожа, который выбивал надпись на новом надгробии. Она нашла его в открытом со стороны улицы сарае, склоненным над деревянным молотком и резцом. Он был каменщиком до того, как стал рыбаком, и умело обращался со своими инструментами, поэтому тот, кто хотел установить памятник на кладбище, шел к Эбенезеру. Кейт прислонилась к полуоткрытой двери и с минуту наблюдала, как он при слабом свете фонаря высекает буквы.
Эбенезер поднял голову и, увидев ее, сказал:
— Послушай, Кейт, может быть, войдешь и подержишь мне фонарь? Надо всего полчаса, чтобы закончить работу.
Кейт подошла и взяла фонарь, наблюдая, как он резцом отбивает кусочки от белого известняка и моргает, когда осколки пролетают слишком близко от глаз. Надпись была уже готова, и он наносил последние штрихи на небольшой морской картине, изображавшей шхуну, берущую на абордаж тендер. Она прочитала надпись, которая еще не пожелтела от лишайника, как на старых надгробиях, и была четкой и ясной. Надпись гласила:
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
ЙО ПЕНХОЛЛОУ
67 лет от роду, который был убит
выстрелом со шхуны «Адвент»
21 июня 1805 года
Лишенный жизни беспощадно,
Смешаюсь с прахом моих собратьев.
На Божью милость уповаю
Спасенья ради в Судный день.
Ты тоже будешь в могиле, злодей,
И каяться поздно теперь;
Страшись приговора ужасного,
Господь отомстит за меня.
Стихи написал его преподобие Кастоллак, и Кейт выучила их наизусть по копии, которую он дал ей. В свое время вся деревня говорила о смерти се отца, и были еще люди, которые до сих пор вспоминали об этом.
— Да, стрелять в старика очень, очень жестоко, — сказал Эбенезер, отступая на шаг и всматриваясь, какое впечатление производит флаг, изображенный им на таможенной шхуне. — И, кажется, неприятности ждут еще нескольких несчастных парней, захваченных на прошлой неделе. Как говорит адвокат Бантинг, трое из них наверняка будут повешены после очередного судебного разбирательства. Я помню, — продолжал он, — как три года назад, когда произошла стычка между «Розой Запада» и «Пембруком», они повесили четырех контрабандистов. Мой старый отец умер от холода, потому что пошел посмотреть на несчастных парней, которых гнали в Дорчестер, и стоял по колено в реке Фрум. Вся округа собралась там, и было так тесно, что на берегу не хватило места… Кажется достаточно, — сказал он, снова поворачиваясь к памятнику. — В понедельник я покрашу борта в черный цвет и выделю флаг. А сейчас, Кейт, я закончил, и почему бы мне не подняться в гостиницу и не поболтать с Эмлином, который очень нуждается в дружеской беседе и по-стариковски радуется друзьям. И, может быть, ты будешь так добра, Кейт, что угостишь меня стаканчиком голландского джина, чтобы прогнать осенний холод?