Потихоньку я достал из ладана теплый медальон. Разглядеть его я не мог, было слишком темно. Но поцеловал гладкую поверхность. «Ништо, - сказал я сам себе. - У меня судьба не такая, как у всех, а особенная. Она меня выручит». И, успокоенный, я скоро заснул.
А картинка, которую я сейчас вижу, - это утренний подъем.
Да уж, такое не забудешь…
После потрясений я крепко спал, убаюканный качкой матросской люли. Снилось сладостное.
Стою я, как часто это делал, перед своею Девой. Глядим друг дружке в глаза. Вдруг в ее черных очах зажигаются огоньки. Я думаю: отсвет факела. Но у владычицы моего сердца подрагивают ресницы, чуть приоткрываются нежные губы - и я понимаю, что мое долготерпение вознаграждено, она оживает!
Я протягиваю руку, касаюсь белой щеки. Она теплая!
В несказанном волнении я спрашиваю:
- Кто ты? Как тебя зовут?
Лукаво и загадочно улыбнувшись, Дева молвит тихим голосом:
- Угадай.
В моей памяти звучит слово или имя, которое я где-то недавно слышал. Оно звонкое, переливчатое и гулкое, как удар колокола.
- Беллона?! - восклицаю я.
Девушка беззвучно смеется и начинает подтаивать, расплываться.
- Беллона! - кричу я громко. - Не уходи. Беллона-а-а!!!
Пещера подхватывает мой вопль. Оглушительное эхо ревет:
- БЕЛЛОНА!!!
- «Беллона», подъё-о-ом!
Я вскидываюсь и не понимаю, где я. Почему меня шатает из стороны в сторону и невозможно приподняться? Что за крюк с веревками над моею головой? Почему так близок деревянный потолок?
Свистят дудки, тяжело и мягко ударяются о палубу необутые ноги.
- Подымайсь! Оправляйсь! К молитве-подъему флага готовсь! - орут боцмана по всей длине батарейной палубы, которая в ночное время превращается в матросский кубрик.
Отчаянным рывком я перегибаюсь через край подвесной койки, и она выкидывает меня. Я больно ударяюсь о доски.
Все вокруг быстро двигаются, с каждым мгновением пространство светлеет - это матросы споро скатывают люли и оттаскивают ровные тугие свертки к бортам, где у каждой свое назначенное место.
Строгий, умно продуманный корабельный порядок, рассчитанный до мельчайшей мелочи, был для меня китайской грамотой. Смысл происходящей суеты, название и назначение различных предметов - ничего этого я не знал, не понимал.
Откормленная псина, весело махавшая хвостом подле орудийного лафета, и та была опытнее меня. Мартышка,
которую я давеча видал спящей на груди Соловейки, натягивала маленькую тельняшку и скалила зубы.
Я спохватился, что, кажется, надо одеваться, - все вокруг были уже в штанах, в рубахах.
На мой затылок обрушилась затрещина.
- Чего расселся?