Со своей маджарой, в которую был запряжен крепкий мул, греки сидели во дворе и пили вино, тихо переговариваясь. Уговор был, что сидеть они будут до тех пор, пока я оплачиваю выпивку, а денег Платон Платонович мне оставил много, моим разбойникам хватило бы упиться до смерти.
Время от времени я наведывался посмотреть - отошел индеец или еще нет. Джанко лежал на животе, в одной набедренной повязке, плотно обмотанный бинтами.
Я несколько раз накрывал его, но вернусь - одеяло откинуто. Уж не знаю, как это он, бесчувственный, проделывал, однако в конце концов укутывать его я перестал. Догадался, что раскрытым ему почему-то лучше.
Комната Джанко была единственным интересным местом в необжитой квартире. Посередине на четырех шестах высился полотняный навес. Снизу там было намалевано солнце с лучами, синее небо, белые облака. Под этой красотой индеец спал, когда доводилось ночевать на берегу; здесь же проводил он и свои последние дни.
Вот я наклонился над раненым. Его голова лежала щекой на плоском камне, который, как объяснил Платон Платонович, заменял индейцу подушку. Поднес к ноздрям зеркальце - оно слегка затуманилось. Дышит.
Я протер запекшиеся губы страдальца влажной тряпкой. Вздохнул, огляделся. По одной стене сплошь шли грубо сколоченные полки. На них стояли склянки, а в них - я уже изучил - всякая дрянь: какие-то сушеные насекомые, плавающая в масле змеюка, маринованная ящерица, огромный мохнатоногий паук и много еще чего. Были там особенным образом разложенные пучки травы, горки семян, корешки, порошки в баночках. Целая колдовская аптека.
Я достал из-под рубахи револьвер, засунутый за ремень штанов. Заглянул в черное дуло. Скорей бы уж. И чего я, дурак, так напугался турецких пуль? Ну, убило бы меня. Помер бы героем, Платон Платонович бы надо мною в платок засморкался, товарищи положили бы на грудь бескозырку с ленточкой, а Дева встретила бы меня в своем мозаичном мире и улыбнулась… Всё одно ведь жить не буду. Только еще и в ад попаду, как предписано самоубийцам.
Кабы кто мне перед сражением всё это заранее разъяснил, я нипочем бы не перетрусил. Ей-богу.
Убрал я оружие, повернулся - и обмер. Джанко лежал бледный и с закрытыми глазами, но на спине! Как это он сумел перевернуться?
Я позвал его по имени - молчание. Нагнулся - дыхание такое же слабое.
Из-за пазухи у меня свесился ладанок, закачался над лицом раненого.
Вдруг поднялась костлявая рука, схватила мешочек. Ресницы дрогнули. Прямо на меня не мигая смотрели черные глаза индейца!
- Ты меня видишь? Слышишь? - прошептал я, боясь пошевелиться.