Начинающий обычно старается получить больше от продуктивного феномена «духовного опьянения», чем от самой основы осознанности, это для него более доступно; Суфи приводит такой рассказ: он говорит о юноше, которого дервиш приводит к месту, где разверзлась земля, и наказывает ему спуститься под землю и принести железное огниво. Тот спускается и видит сверкающие сокровища, набирает золота и драгоценных камней. Затем видит огниво и решает, что может взять и его тоже. Когда юноша поднимается наверх, то дервиш уже ушел, а сокровища превращаются в пыль. И только огниво остается. Это только начало рассказа, в котором говорится о волшебном огниве, с чьей помощью можно было находить сокровища, а юноша своей алчностью и недалекостью лишился такой возможности. Этот рассказ иллюстрирует соотношение между осознанностью и «сверкающими» состояниями сознания. Осознание, подобно известной курице, несущей золотые яйца, является конечным трансперсональным сокровищем, мы же этого не ценим.
Я думаю, что переход в эмфазе от ментального удовлетворения к осознанию может стать наиболее значительной характеристикой сегодняшних гуманистической и трансперсональной терапии, однако такой скачок в психотерапевтической практике чаще всего предвосхищает соответствующий скачок в теории, и таким образом (несмотря на растущий интерес к медитации) трансперсональная природа осознанности не выводится точно.
Гештальт-терапия обычно воспринимается как гуманистический, а не трансперсональный подход, что является отражением отсутствия концептуального аппарата, однако в ней легко разобраться, если принять, что духовность в Гештальт-терапии есть, но скрыта от глаз. С таким «есть» я понимаю отрицание Перлсом обычной религиозности и неприемлемость теистического языка. (Как-то я поблагодарил его вдохновленную работу с нами, а он сказал: «Наверное, это единственный случай, где можно сказать: Слава Богу»). Его обычная практика реагирования на «духовные» беседы (и на любые другие беседы) как на невротический симптом была довольно своеобразна, можно даже сказать, чрезвычайно духовна в том, что с ним нужно было общаться без всяких символических и идеологических подпорок. Я хорошо помню выражение лица одного священника, в ответ на религиозные высказывания которого Фритц сказал: «Я чувствую себя отчужденным от вас вашим Богом»,- и добавил: «Вы ставите Бога между собой и мною». Безусловно, он стремился к квази-универсальному усложнению непосредственного действия в озарении данного момента моделями отношения, призванными очертить истинную реальность. Многие затруднялись в признании в нем духовного руководителя после того, как он с сарказмом говорил об их сакральных верованиях, т.е. они считали его работу «антидуховной».