Девушка неуверенно пожала плечами.
— На сон. Все очень просто: сон без сновидений. По крайней мере, возвращение к жизни — почти то же самое, что пробуждение. Только что ничего не было, и вдруг понимаешь, вокруг тебя — мир. А спустя один удар сердца осознаешь самого себя. Первое, что я увидел — это сияющая вершина Хан-Тенгри. Великолепное зрелище! Нет, я не могу описать словами. Вот только что-то не давало мне покоя — и через несколько секунд я понял, что могу видеть окружающее лишь одним глазом. Второй закрывала плотная повязка — и там, под тканью, пульсировала слабая боль.
Место, в котором я очнулся, было монастырем. Выздоровление затянулось надолго. Не знаю, сколько дней я пробыл без сознания — мускулы успели отвыкнуть от ежедневной нагрузки, и даже простейшие вещи давались мне с трудом. Монахи ухаживали за мной, насколько это требовалось. Но все мои попытки заговорить с ними, объясниться, даже выучить несколько слов — наталкивались на стену молчания. Спустя неделю меня уже приводил в бешенство один только вид их бесстрастных азиатских физиономий; будь у меня силы, я набросился бы на кого-нибудь с кулаками. Но скудная пища и холодный горный воздух хорошо способствуют смирению. Я постепенно успокоился и перестал донимать моих спасителей. В любое время дня и ночи я мог видеть Хан-Тенгри; и знаешь — мало-помалу созерцание вымыло из моей души все лишнее, наносное. Так ледяная вода северных рек вымывает пустую породу, оставляя в лотке старателя крупицы золота. Освещенная ярким полуденным светом или лучами месяца, ясно видимая от вершины до подножия или скрытая пеленой туч — она все равно оставалась незыблемой и прекрасной… Я многое повидал с тех пор, но величайшая вершина Тянь-Шаня по-прежнему остается самым великолепным воспоминанием моей жизни.
Я остался в монастыре, и причин тому было несколько. Я не знал дороги, а даже если бы и знал — все равно у меня не было ни гроша, так что возвращение домой отодвигалось на неопределенный срок. Но главное все же не это. Мою душу исподволь захватило величайшее спокойствие и равнодушие к собственной судьбе. Не знаю, в чем тут дело — рана ли так повлияла, или монастырское существование, или сами горы… А может — все, вместе взятое. Такие вещи трудно объяснить рационально. Мой учитель говорил, что я как кувшин, в котором пуля проделала дырочку — содержимое вытекло, и внутри воцарилась пустота. Честно говоря, никогда не мог понять, шутит он или… Да, прости… я забежал немного вперед.
Он появился в монастыре спустя четыре месяца после меня — лысый как колено, загорелый почти до черноты старик в таком же красновато-коричневом балахоне, что и у остальных монахов. Я к тому времени вовсю работал по хозяйству. У нас имелось стадо овец, на крохотных полях выращивали ячмень — словом, дел хватало. Старый монах заговорил; и это были первые слова, обращенные ко мне, впервые за долгое время. К сожалению, я не понял ничего из сказанного: язык этот был мне незнаком. Я попытался объясниться, припоминая все известные мне казахские и киргизские слова, но увы! Старик лишь качал головой. Наконец я оставил бесплодные попытки и замолчал. Монах наклонился, поднял что-то с земли и протянул мне раскрытую ладонь. На ней лежал маленький камешек. «Таш», — сказал он. «Таш», — повторил я, и он улыбнулся. Так началось мое обучение. Забавно, но я до сих пор не знаю в точности, что же это за язык; полагаю, одна из разновидностей тибетского. Усваивал я все довольно быстро: у меня неплохие лингвистические способности, кроме того, занять разум было там просто нечем. Старый монах любил долгие прогулки по горам: ему ничего не стоило отмахать верст двадцать по каменистым кручам — а потом столько же обратно. Я поначалу возвращался с таких прогулок, как это говорят, с языком на плече. Однажды у меня просто не хватило сил — я свалился от усталости на склоне горы и не мог подняться. Тогда старик начал учить меня правильно двигаться. Сперва это показалось вздором, но постепенно я понял скрытый смысл его уроков. Человек действительно тратит гораздо больше сил, чем требуется в действительности; лишь к старости он становится экономным — а экономить-то уже и незачем. Помнишь, ты спрашивала, где я научился драться? Именно там, в горах; а началось все с умения управлять собственным телом. Потом были и другие уроки. Старый монах каждый раз открывал мне крупицу нового знания, совсем чуть-чуть — так что я порой и не осознавал, что научился сегодня чему-то новому.