- Ты дурак, Боб, мы и сами можем это выпить, - сказал другой, вытирая свой красный нос, выдающий его принадлежность к некоторой профессии. - А корову я отвезу на ранчо.
- Нет! Я, пожалуй, заберу цистерну домой, и дома выпью, - заявил Боб. - А корова мне не нужна, у меня на ранчо курицы есть!
Остальные посмотрели на него негодующе.
- Не бойтесь, поделюсь, - поспешил пообещать напуганный вытащенными кольтами Боб.
Цистерна, наполненная людьми, была перетащена на борт теплохода "Virginiа". Шелленберг, увидев в дырку название теплохода, засмущался и собирался вылезти, но его уговорили не дурить. Теплоход отчалил, зверски пыхтя и шлепая колесами по воде.
- Штирлиц, уберите этот чемодан, - негодующе пропищал Борман, которому замок от чемодана прищемил ухо.
- Это не чэмадан, это кашэлек, - с грузинским акцентом заметил Штирлиц, убирая чемодан и отпуская Мюллера.
- Ох, курить хочется, - простонал Айсман, гулко стукаясь головой об стенку цистерны.
- Возьми "Беломор" в кармане пиджака, - сказал Штирлиц, пытаясь спичками зажечь металлический электрический фонарь. Кто-то толстыми пальцами Бормана начал сосредоточенно шарить по его карманам.
- Штирлиц, это ты хорошо придумал повесить под потолком бочку с армянским коньяком, а то бы мы тут плавали в спиртном и схватили бы белую горячку, заметил Борман, потирая прищемленное ухо.
- Только бы эти янки не надумали устроить пьянку по пути, - заметил Штирлиц, отдирая руки Бормана от своих карманов.
- Ох, не накаркай, - заметил Геббельс и набожно перекрестился.
- Черт, не горит, - прохрипел Штирлиц, бросая коробок на дно цистерны.
- Штирлиц, а Вы не подумали, как мы отсюда выберемся? - спросил Борман, облизывая вытащенную из кармана Штирлица банку варенья.
- А это не ваше дело, партайгеноссе.
Ранним утром из Брестского порта, во Франции, отчалил теплоход, державший путь в Нью-Йорк. Вся верхушка Третьего Рейха, порядочно укачанная во время перевозки цистерны, сидела на дне, покрытом окурками "Беломора", и томно смотрела на свисающую с потолка бочку с коньяком. Бочка соблазнительно покачивалась, и, расплескиваясь, коньяк капал вниз. Айсман негодовал. Любимый Фюрер, которому посчастливилось сесть под ней, к досаде всех офицеров, не пил, и от такого капанья жутко страдал. Также страдали и все остальные. Первым не выдержал Айсман. Он встал и, спотыкаясь о разложенные на полу чьи-то ноги, пересел поближе к любимому Фюреру.
- Подвиньтесь, - угрожающе заявил он и блаженно подставил широкую пасть с золотыми клыками под ниспадающую сверху струю.