— Сумею ли?
— Ха, чудак черный! Ты же образованный. Должен суметь объяснить ему нашу правду… И, смотри, если ты упустишь Игната к врагам… Не смогу я тебе простить этого, Черный!.. Нет, не прощу.
Помолчали. Щепин приподнялся, открыл форточку, закурил. Заговорил он медленно, будто рассуждая с самим собой:
— Есть такой наш товарищ — Колька Ганцырев. Хороший парень, революции преданный всей душой. Это точно. И смелый. С нами в общей борьбе участвует, — он затянулся цигаркой, так что газета вспыхнула синим огоньком: — Только заносит этого товарища иногда. Вот уже серьезное дело делал: связь с лазаретами на нем держалась, вся политическая литература через него в солдатскую массу шла. И вдруг узнаем: подговорил Ганцырев мальчишек-гимназистов и помяли они за что-то косточки помощнику классного наставника, человеку пожилому, почти старику. Мальчишество это? Да если бы узнал наставник его, ведь не миновать бы знакомства с «фараонами». А там стали бы ниточку разматывать: почему, мол, этот хулиган по лазаретам шляется? Мог бы большое дело революционное провалить. Огромного масштаба, мирового значения революция готовится, а он, революционер Ганцырев, ненавистному старику лещей надавал. Так что ли было?
— Ну, хватит, Иван! Говори, но не издевайся, — взмолился Колька. — Я уже сам себя, может, сто раз за это казнил. Стыдно было на людей смотреть. И теперь, как вспомню, еще стыднее.
Щепин снова оперся о локоть, склонил голову:
— Ну, шутки в сторону. Вот говорят: стыд — не дым, глаза не выест. Это обывателю не выест. А нам должен стыд и глаза и душу жечь. Небывалое в истории, самое чистое дело делаем, так самим-то нам чище снега белого, светлее воды родниковой надо быть. Вот враг перед тобой, ненавистен он так, что изломать его хочется. А ты сдержись, не скажи грубого слова. Себя унизишь — чистое дело наше унизишь, замутишь. — Он расправил усы и сказал буднично: — Подавай, Колька Черный, Николай Тихонович Ганцырев, товарищ наш, завтра заявление в партию большевиков.
— Да, как же…
— А так же… Напиши и отнеси Фалалееву. Как ты не имеешь права врагам Игната отдать, так и у меня нет никаких прав оставлять тебя вне рядов нашей партии. Ну, а теперь давай спать.
И он повернулся на бок и вскоре затих.
А Колька не спал всю ночь. Утром он пошел на Пупыревку, где временно помещался в одноэтажном домике городской комитет большевиков. Над кровлей возвышалась железная вывеска:
В полутемной прихожей его встретил средних лет мужчина, усатый, с подстриженной аккуратной бородкой.