— По делу, так милости просим, — мужчина растворил дверь в небольшую комнату, обставленную небогато, но уютно. — Пожалуйста, проходите. Я — Фалалеев.
— Да, я знаю вас, — Колька достал из внутреннего кармана тужурки вчетверо сложенный листок бумаги, развернул его, разгладил, положил на стол перед Фалалеевым и, простившись, сразу вышел.
Для Кольки минуты и часы, утро, день и вечер словно бы спрессовались в один плотный кусок. И в сутках — не двадцать четыре часа, а сорок дел, больших и малых. Он носился по городу с бледного рассвета до глубокой ночи.
Когда губернский комиссар Временного правительства объявил Вятку на военном положении, митинги на заводах, выполняющих военные заказы, были запрещены.
У ворот, во дворе, даже в цехах заводов и фабрик выставлялась усиленная охрана из солдат и милиционеров. Снять охрану так просто, как это Колька с дружками проделывал прежде, теперь уже не удавалось.
С солдатами еще можно было договориться, чтобы они, оставив у ворот кого-нибудь из охраны для видимости, сами тоже пришли в цех на митинг. С милиционерами было труднее. Как правило, этими отрядами командовали эсеры. А среди милиционеров было много молодчиков из приказчиков, купеческих сынков, были и уголовники, недавно освобожденные из тюрьмы. Народ пестрый, жидковатый, но наглый, готовый разрядить оружие в толпу рабочих, лишь бы был для этого повод.
На текстилке дошло до стрельбы.
Митинг решили провести по цехам. В красильном цехе стоял на посту с винтовкой в руках прыщеватый, коренастый и рыхлый сын трактирщика Семка Урванцев.
Когда пришел Соколов, который должен был выступать на митинге, Колька подослал к Урванцеву двух бойких девушек-красильщиц. Слово за слово, и глаза Семки заблестели, он стал обдергиваться, поправлять чуб, выбившийся из-под картуза, подхихикивал, как от щекотки, облизывая пухлые губы кончиком языка. Винтовку он отставил к стене и пытался обнять разбитных красильщиц.
В это время вход в цех со двора заперли, из конторки мастера вынесли стол, и Соколов открыл митинг.
Не сразу Семка Урванцев заметил, что замолк обычный шум цеха. А когда он понял, что происходит, то, побледнев, кинулся к стене за винтовкой. А винтовка уже была в руках красильщицы Серафимы. Девушка, пританцовывая, отбежала подальше и из-за спин подруг показывала Семке язык.
— Отдай оружие! — закричал, бросившись в толпу, Семка Урванцев. — Отдай, тебе говорят! Шлюха фабричная!
Серафима была уже в другом конце цеха; вскочила на подоконник и, зажав винтовку под мышкой, показала Семке нос.